С минуту он молчал, потом продолжал, обращаясь к жене:
— Видишь, вот тебе еще одно доказательство, что в этой области пока еще ничего не добились. В конце года ученику суют лишних двадцать пять франков и таким способом затыкают ему рот. Заставляют мальчишку работать по двадцать часов в сутки, и он еще радуется, что получает новогодний подарок. В конечном счете, ему надо будет благодарить хозяина.
Дядя Пьер остановился, сжал кулак, ударил им по своей широкой ладони и закричал:
— Черт побери, когда наконец рабочие поймут, что давно уже пора покончить с этим дурацким патернализмом! Когда наконец они поймут, что самое опасное для них — это добродушный хозяин, хозяин, который время от времени угощает их стаканчиком вина и держится с ними запанибрата. А они попадаются на удочку, как последние простаки. Неужели они никогда не поймут, что быть на дружеской ноге с хозяином нельзя — все равно окажешься его жертвой! Если не хочешь, чтобы хозяин обвел тебя вокруг пальца, принимай от него только то, что тебе положено. Пусть все карты будут открыты. Откажись от подарков, но добейся справедливой оплаты труда!
Он опять остановился, глубоко вздохнул, потом прибавил уже гораздо тише, с усталостью в голосе:
— Господи, они все еще верят в милосердие… Милосердие! Люди до сих пор не поняли, что в тот день, когда они добьются справедливости, милосердие никому не понадобится, оно утратит всякий смысл.
Наступило долгое молчание. Жюльен чувствовал себя утомленным, он впал в какое-то оцепенение. И не сводил глаз с топки, где трещали раскаленные угли, а длинные языки пламени лизали поленья.
Тетушка Эжени поднялась, взяла сковороду и поставила ее на плиту. И тут же послышалось шипение жира. Собака потянулась, подняла нос и стала принюхиваться.
— Я все думаю, не совершил ли ты большую глупость в тот день, когда выбрал это ремесло? — сказал дядя Жюльену.
— Он еще мальчик, — заметила тетя Эжени, — и если решит переменить профессию, большой беды в том не будет.
— Скажи-ка, а сама работа тебе нравится? — допытывался дядя Пьер.
Жюльен с минуту раздумывал. Он вспомнил о далеких поездках с заказами, о мытье бака, но вспомнил также и о пагоде из шоколада, о кондитерском искусстве, к которому его мало-помалу приобщал мастер.
— Да, это интересно, — ответил он.
— Ты говоришь без особого восторга, — заметила тетушка.
— Сейчас он устал, — вмешался дядя Пьер, — и не может трезво судить. Надо, чтобы он спокойно во всем разобрался.
— Надеюсь, в следующий вторник ты поедешь в Лон повидаться с родителями.
— Нет, — сказал мальчик. — Полностью я буду свободен только в последний вторник января.