Он вызвал к себе Пиппига.
— Ну, рассказывайте, что тут стряслось?
Пиппиг ответил не сразу.
В эту минуту, когда речь шла о судьбе двух его любимых товарищей, у Пиппига было непреодолимое желание дать волю своим самым глубоким человеческим чувствам в обманчивой надежде, что удастся пробиться к сердцу того, кто сидит сейчас перед ним, прощупывая его взглядом. Что более высокое и благородное мог доверить Пиппиг эсэсовцу, чем свое вечно попираемое человеческое «я», плененное, как за прутьями решетки, за полосами серо-синей одежды заключенного? Стремление говорить, как человек, было так сильно, что сердце уже готово было размягчиться, и на какой-то короткий миг Пиппиг поверил, что это осуществимо, мысли уже начали складываться в слова. Но вдруг осознав весь цинизм и всю порочность, написанные на лице Цвейлинга, он сдержал свой порыв.
Если его полосатая одежда была решеткой, за которой был пленен человек, то серая форма эсэсовца была броней, непробиваемой броней, за которой таился враг, хитрый, трусливый и опасный, как дикая кошка в дебрях лесных.
Перед Пиппигом сидел доносчик, достаточно хладнокровный, чтобы использовать предложенное ему в слабую минуту человеческое доверие, а потом его растоптать, если это будет выгодно.
Пиппигу стало стыдно, что он хоть на минуту поддался стремлению сердца.
— Ну рассказывайте же!.. — услышал он голос Цвейлинга.
Пиппиг был теперь холоден и спокоен.
— Что же могло случиться? Гефеля и Кропинского из-за ребенка погнали в карцер.
Цвейлинг заморгал.
— Выходит, кто-то донес.
— Так точно, гауптшарфюрер, — быстро ответил Пиппиг, — кто-то донес.
Цвейлинг немного помедлил и сказал:
— Значит, среди вас есть подлец?
— Так точно, гауптшарфюрер, среди нас есть подлец!
С каким ударением произнес он эти слова! — И они, наверно… взяли… это самое с собой?
— Нет, гауптшарфюрер!
— Где же оно?
— Не знаю.
Цвейлинг явно был поражен.
— Как так? Вчера вечером оно еще было здесь.
— Не знаю.
Цвейлинг вскочил.
— Я сам его видел!
Теперь он себя выдал. То, что в мыслях Пиппига до сих пор было только подозрением, превратилось в уверенность. Доносчиком был Цвейлинг. Он!
Цвейлинг уставился в непроницаемое лицо Пиппига. И вдруг заорал:
— Пусть все построятся, вся команда! Мы найдем этого подлого пса!
Но в тот же миг он переменил тактику. Одним прыжком подскочив к Пиппигу, который уже держался за ручку двери, он проговорил доверительно:
— Нет, Пиппиг, так не годится! Давайте пока перестанем говорить об этом деле. Я был с вами так снисходителен, что и меня могут притянуть к ответу. Не будем трезвонить о наших делах! Постарайтесь выяснить, кто этот подлец, и дайте мне знать. Он у нас попляшет!