Тогда я накрепко усвоил: прозрениям, откровениям и всему прочему, заставляющему верить в свою правоту без всяких на то оснований, верить нельзя.
Настоящее откровение — это когда в морду бьет собственная тупость, разъяренная тем, что до сих пор ее не замечал.
Я ее чувствовал: жирную, наглую, барахтающуюся в голове. Лежал в одних трусах на матрасе, раскинув руки и ноги, — и одновременно сидел в кресле в консультационной комнате № 4, слушая Энсона Уильямса.
— Конечно. Кто же не рассказывает про своих предков?
— Не сомневаюсь: вы поняли, что я имею в виду.
— Понял, но…
Почему же он так спокойно обсуждал исчезновение Дженнифер и так встрепенулся, когда речь пошла о родителях?
— Отчего «но»? Почему вы не хотите рассказывать о них?
— Мне… мне неохота. Неловко как-то.
— Вы пообещали никому не рассказывать?
— Угу.
— Но ведь обстоятельства изменились.
— Угу.
— Ситуация отчаянная, разве нет?
Закусил губу.
— Наверное, — выдавил наконец.
«Наверное», надо же. Тогда я подумал: это заморочка «системщиков» — на все смотреть через призму их идиотской веры. А ведь он потом объяснил:
— Ксен говорит: мы должны учиться на этой… этих, — сглотнул судорожно, — да, грехах, преступлениях. Причина страдания не важна, важен результат — наше впечатление, осмысление перенесенного. А чтобы осмыслить, мы должны принять свою жизнь целиком, со всем скверным и хорошим, должны понять: ничего, ни единого вздоха не пропало, не совершилось зря… Дженнифер не… не смогла принять… согласиться с жизнью.
«Не смогла». Отчего ж Энсон запнулся? Не то он хотел сказать. И запнулся оттого, что чуть не проговорился. Он хотел сказать «не может». Не может согласиться с гребаным папочкой, смириться с тем, что он сотворил с ней.
Никак не мог поверить в смерть Дженнифер?
— Мне… мне неохота. Неловко как-то.
Может, верил в жизнь «системщиков» после смерти? Мертвые живее живых?
Я лежал на смятых любовью простынях, а вокруг медленно-медленно кружился мир. Услышал свои же слова, сказанные в Усадьбе:
— Баарс, она мертва. Вы это знаете.
А Баарс ответил:
— Нет, мистер Мэннинг, совсем наоборот… Я знаю, мистер Мэннинг, знаю доподлинно: человечество давным-давно победило смерть.
Теперь-то я всмотрелся в его глаза и увидел ожидаемое: искру насмешки.
Баарс с самого начала играл со мной. Он-то доподлинно знал, в чем дело, и вовсе не через откровение про Иисуса, как Три Яйца. Баарс знал, как я знаю о своем пистолете, лежащем на дне реки.
Да уж, шутка вышла на все сто.
Тупой прокуренный сыскарь Мэннинг. Никчемный болван.
Вот это и есть настоящее прозрение, во всей красе.