Ал, к счастью, никогда не оставался с нею в ее комнате до утра. Они перебрасывались парой ничего не значащих фраз, и муж уходил. Однажды Танрэй обнаружила, что забыла вернуться, когда муж заговорил с нею. Та Танрэй, которую он видел, что-то сказала в ответ, и Ал был удовлетворен. Он ничего не заметил!
Потом женщина долго смотрела на себя в зеркало, плакала и смеялась, впиваясь ногтями в свои плечи, в волосы, в лицо.
Что, что сказал Алу умирающий Паском тогда, в повозке?! Ведь он что-то сказал! И Ал хранил эту тайну…
* * *
— Атме! Атме Танрэй! — вопль Хэтты прервал полуденный сон правительницы.
Танрэй подскочила на ложе и стиснула рукой грудь. Ей только что снилось, как они погребали Паскома, как вслед за тем на них напали пустынные кочевники, как погиб Ишвар-Атембизе, ее ученик. Она не видела больше Оритан, не было спасительных и легких снов, в которые хотелось уйти навсегда. Стоило сомкнуть веки — и начинались кошмары: изорванная плоть людей, крики, стенания, воющие алые небеса, гигантская волна, готовая поглотить все и вся, догоняющая беглецов стена отравленного дождя…
— Атме, вы не поверите! Там путники, бродячие артисты… Их много…
— Хэтта, я поверю лишь в одно: у тебя наступило размягчение мозга. Зачем ты так кричишь?
— Но вы ведь не знаете, кто они, атме! Эти нищие… Пойдемте, вы все увидите сами! Вот не ждали-то, вот не ждали!
Два-три взмаха рук — и Танрэй привела в порядок прическу.
На площади между храмами Двух Попутчиков и Тринадцати Учеников собиралась толпа. Горожане шумели. Стоило появиться Танрэй с одной стороны площади, а ее супругу, почти одновременно с нею — с другой, люди расступились.
Растерянная и явно обозленная таким обилием внимания, у ног каких-то нищих металась громадная серебристая кошка с темными пятнами и очень длинным хвостом. Чуть приседая к земле, она готова была защищать человека, держащего ее на цепи. Саму цепь он для верности намотал на руку и все время осаживал зверя короткими окриками. Танрэй, которая вначале заметила только диковинное животное, подняла глаза, дабы рассмотреть лицо его хозяина.
Это был Фирэ. Очень повзрослевший, суровый, мрачный. Меж черных бровей на лбу запала ранняя морщина, лицо заросло давно не бритой бородой. Черные глаза молодого ори смотрели исподлобья, тяжело, но тоскливо. Взгляд по-прежнему узнаваемый — острый, приметливый, поверх головы Танрэй, словно окутывающий незримой сетью — однако теперь не столь явный. Фирэ осторожничал, словно что-то скрывая. За плечом его висел странный музыкальный инструмент, сделанный из куска черепа тура: длинные острые рога соединяла металлическая перемычка, а к их основанию тянулось девять туго натянутых струн.