Узнала Танрэй и большинство других бродяг. Все, как и Фирэ — в жалких лохмотьях, грязные, мокрые от пота.
Нищие раздвинулись.
Опершись на ствол большой акации, прямо на земле сидел Тессетен. И сразу чувствовалось, что среди этого сброда он главный.
Сетен почти не изменился. Как и сам Ал. В его голове прибавилось седины, его лицо все так же закрывали спутанные космы. И лишь лохмотья никак не вязались с его привычным образом. Ни он, ни Фирэ не походили на нищих. По крайней мере, в глазах Танрэй. Она помнила их такими, какими они были десять лет назад. Сколько теперь Фирэ? Тридцать? Он выглядит старше. Да и тогда, будучи совсем мальчишкой, он казался много взрослее.
Как случилось, что они скатились до нищенского состояния? Но разум подсказал женщине: сейчас может быть всё.
— А-а-а! Вот и вы, братишка и сестренка! — со смехом протянул Тессетен, и Танрэй не поняла, чего больше в этом смехе: печали или желчи. — Надо же, где свела нас судьба! Не ожидал, не ожидал! Не прогоните?
Ал повернулся к своим слугам, проигнорировав своеобразное приветствие Сетена. Танрэй видела, как, чуть поморщившись, муж сказал:
— Пусть останутся. Не выгонять их.
Сетен покряхтел, поднимаясь на ноги, и хохотнул:
— Ну, это в твоем духе, братец. Благодарю, благодарю за милость! Это бесподобно!
Не глядя на то, как старый друг пытается согнуться в поклоне, Ал запрыгнул в поданную колесницу.
Танрэй тоже подумалось, что такое решение очень характерно для ее мужа: скрепя сердце согласиться оказать поддержку, а после всем своим видом показывать, как ему это обременительно…
— Сыграй-ка, сынок! — Сетен подмигнул Фирэ, и тот, примотав цепь своего зверя к стволу акации, снял с плеча загадочный музыкальный инструмент.
Звонко и неожиданно красиво зазвучали тонкие струны.
— Ну, это слишком грустно для тако-о-ой встречи! — Сетен подошел вплотную к Танрэй, но она не отступила: ей вовсе не была противна грязь его лохмотьев.
Он слегка удивился — наверное, именно потому, что ожидал обратного. Фирэ заиграл знакомый развеселый мотивчик, и, потешая зевак, Сетен со своими «артистами» спел «И отныне будет в жизни все прекрасно» на языке ори.
Танрэй не находила в себе гнева за прошлое. Но ей было не по себе. В появлении здесь Тессетена и его шайки не было ничего хорошего. Ей казалось, что это неправильно. Зря Ал не попросил их убраться восвояси. Всем было бы легче.
Женщина отошла в сторону и прошептала Хэтте, чтобы та передала кому следует ее приказ: заняться гостями так, как полагается. Как бы там ни было, они ори, они соотечественники и… Впрочем, к чему оправдания? Танрэй хотелось, чтобы по крайней мере двоим из этой бродячей труппы было хорошо в ее городе.