Одуревший от вернисажей и хеппенингов, от возни дамиэнов хирстамов с амальдегидами и препараторским ножом и шизоидных комиксов звездочетовых, Сухожилов был близок к тому чтоб захлопнуть эти цифровые окна, которые упрямо не желали складываться в законченные комбинации. Внимание его вдруг на секунду приковала размытая серая тень на малоинтересном заднем плане, миниатюрная фигурка человека, которая ничем не отличалась, кроме акцентированной смазанности — словно кто-то случайно провел указательным пальцем по спичечной головке тени и размазал и без того неясное лицо, будто свежий отпечаток типографской краски. Сухожилов, оглушительно зевнув от безысходности, погнал слайд-шоу дальше. Промелькнули вехи, годы, и опять возникла в уголке, бледная и незаметная, словно логотип телеканала, та же смазанная тень; Сухожилов выделил фрагмент, максимально увеличил это серое ничто; никудышное лицо, не указав на личность, безвозвратно распадалось на кирпичики пикселей.
Сухожилов побежал вперед — вехи, годы, — выцепил, сличил, выложил отдельно три картинки; тени были идентичны. На последней, самой ранней, судя по всему, тень была почетче, покрупнее. Увеличивать не стал, понадеялся лишь на собственный хрусталик и увидел — сердце в Сухожилове скакнуло, вспухло, вздыбилось, как конь, выросло в объеме столь обвально, моментально, мощно, что едва не сотрясло, не заслонило черной кровной вспышкой целый мир. Что там было? Оттопыренное ухо, блик на сильных стеклах узеньких очков. Больше ничего, но именно вот эта неопознаваемость объекта обо всем сказала Сухожилову — красноречивее, чем самый выразительный и редкий фас, чем самый впечатляющий, диковинный, запоминающийся профиль. В кадре этот невидимка проходил за Зоиной спиной, не поднимая головы, не скашивая глаз, запаянных в стекло, но за этой собранной и целеустремленной поступью Сухожилов различил с предельной ясностью другое, нутряное — ломоту в костях, участившийся пульс и потребность задержаться рядом хоть еще на мгновение; невидимка, не косясь на Зою, поедал ее глазами — не обычными, вот этими, запаянными, но другими, тайными, несметными, подкожными, разверстыми у него в самой крови.
— Ух, еб! — выдохнул Сухожилов.
— Ты что? — Подвигин вскинул голову.
— Да, да… так ждет любовник молодой минуты первого свидания, — затараторил безо всякой, показалась, связи Сухожилов.
— Что, опять — «нашел»? — усмехнулся Подвигин.
— Пока не знаю, — отвечал на это Сухожилов, стуча неистово по клавишам, хотя уже все знал и лишь нуждался в объективных (для предъявления миру — не себе) железных доказательствах.