— Да какая тут, блин, разница, — хамит она.
Доктор мямлит:
— Ну, Люсиль…
Я говорю:
— Тут очень даже большая разница, тут колоссальная разница. Факт остается фактом: я вам пока еще ничего не уплатил. Возможно, и даже весьма вероятно, я собирался вам уплатить все до последнего, да, но откуда вам это известно? Вам это никоим образом не может быть известно, разве что вы нашли некий способ заглянуть непосредственно ко мне в мозги. Более того, предположим, что я вдруг решил бы ничего вам не платить, — все равно вы никакого права не имели бы цапать эти деньги. В суд меня отвести — это пожалуйста.
Ну, тут уж им крыть нечем. Вытаращились на меня, потом друг на друга, уничтоженные, конечно, моей диалектикой. А я продолжаю, уже скорее примирительно:
— Вот вы мне отдайте эти деньги, а я их вам верну обратно.
Она было протянула руку, но тут я добавляю этак скромненько:
— Не исключено.
И она отдергивает руку и прячет за спину, как упрямое дитя свою конфетку. Жест более чем выразительный: ну полностью, очевидно, признал человек свою вину. Она, конечно, и сама это поняла, и вытянула из-за спины руку. Надулась. Разглядывает свои ботинки, прячет от меня глаза. Я чувствую немыслимый прилив энергии. Протягиваю руку и твердым голосом ей говорю:
— Отдай мне деньги, Люсиль. Отдай сейчас же.
И она медленно протянула руку, все не глядя на меня. Я беру деньги, говорю:
— Спасибо.
Выдерживаю паузу, скрепляя свое право собственности, и уж потом только прибавляю:
— А вот это — деньги, которые я вам должен, — и тяну к ней свою купюру.
Повернулся и вышел. Их ненавистные взгляды меня били по затылку, как стальные шары. В прихожей было полно народу.
Домой я возвращался в приподнятом настроении. Несмотря на неутихающую боль в пальце, выстукивал на руле разные бодренькие мелодии.
Палец у меня, по-моему, не сломан. Опухоль почти опала, хотя какая-то загогулина проступила под суставом, где раньше ее не было. В голове исключительная легкость, только вот не спится. Лежу внизу на диване. Синий свет действует успокоительно. Или сижу среди коробок. Как на вокзале — жду поезда, вокруг багаж. Весь на нервах. Без конца себя спрашиваю: куда к чертям собачьим запропастился этот поезд?
Целую.
Энди.
*
Дальберг!
Красный "форд-пикап"? С номерами Альберты[27]? И ты мог хоть на секунду вообразить, что я не пойму, кто это? Ну, ты меня совсем достал. Остерегись. У меня тренированные бицепсы.
Уиттахер.
*
Милая Ферн,
И двух недель, кажется, не прошло с тех пор, как я тебе писал в последний раз. В том письме я еще был способен рассуждать о фестивале с обычным своим бодрым, боевым задором. И ничего ведь не произошло с тех пор, а вот поди ж ты, произошло все-все, и те сантименты, какие из меня тогда выплескивались, теперь вдруг устарели, стали неразборчивы, для меня самого неудобочитаемы, как вчерашняя газета, брошенная на лужайке, измочаленная ливнем. Я не был с тобой откровенен. Я сам с собой не был откровенен. Факт тот, что повозка моей жизни заехала в тупик. Я врезался в кирпичную стену. Как та кирпичная стена за моей начальной школой, меня к ней ставили, а потом швырялись всякой дрянью. Не буду больше так стоять, не хочу и не буду.