— Ты думаешь слишком рано, Вест? — спросил Харди.
— Нисколько, если я не на службе.
Харди ухмыльнулся. Марино нажал кнопку. Вошел Херб с набором бутылок. Марино налил виски с содовой, лишь для проформы спросив, что они будут пить. Херб вышел.
— Ну, а теперь вот что, — сказал Марино. — Вы очень добры, что так быстро откликнулись на нашу просьбу, мистер Харди. Это очень ценно. Вы помогли нам с самого начала. Надеюсь, поможете и в дальнейшем.
Роджер был доволен, что есть выпивка, — это поможет справиться с волнением.
— Получилось так, что вы стали единственным человеком, который может опознать Гиссинга, Роджер. А он нам очень нужен. — Марино отхлебнул из стакана. — Мы думаем, что он в Соединенных Штатах.
— Это выводит нас из игры, — сказал Роджер.
Улыбка Марино свидетельствовала о дружелюбном несогласии. Он наклонился вперед — для него это движение редкость.
— Мы надеемся, что вы покажете на него пальцем.
Роджер резко приподнялся:
— Вы так думаете?
— Мы не можем быть уверены, у нас нет фотографии, отпечатков пальцев или чего-либо другого. Но нам нужно опознать его так, чтобы не было никаких сомнений. Мы не можем задержать подозреваемого, пока не имеем показаний. И если он не прибегнет к маскировке, то мы его задержим. Мне сказали, что вас часто направляют для работы за границей, и в этом случае мы, конечно, нуждались бы в вашей помощи. Вы же хотите, как и мы, достать Гиссинга? Не могли бы вы одолжить нам старшего инспектора на неделю или около того, помощник комиссара?
Если не считать постоянного жужжания четырех реактивных моторов и редких воздушных ям, Роджер не почувствовал бы, что находится в воздухе. Днем пассажиры с высоты пятидесяти тысяч футов рассматривали Атлантический океан, который казался плоским и слегка шероховатым. Иногда они видели корабли. Отсюда до Англии было уже три тысячи миль, а до Нью-Йорка — полчаса летного времени. Покрытое облаками небо темнело.
В салоне было много свободных мест, в том числе и рядом с Роджером.
Большинство пассажиров дремало. Двое, у которых после первых же минут полета началась воздушная болезнь, выглядели полными развалинами. Одна из стюардесс вышла из маленькой кухоньки, улыбнулась Роджеру и исчезла в отделении экипажа. Мирно похрапывал какой-то пассажир, шуршала газета.
Мысли Роджера витали между тем, что было, и тем, что будет. То, что было, казалось проще.
Он вспоминал Джанет, ее испуганное восклицание при известии о поездке: «Зачем же опять?» — и затем слова: «Это глупость, дорогой, прости, пожалуйста».
До самого его отъезда она сохраняла бодрый вид.