– Что, Сашок, – ухмыльнулся я, – ни в чем не везет?
– Сволочь! – с ожесточением крикнул он. – Ты мне никто! Я вас видел!
– И че? – засмеялся я. Я все понял, мне везло больше. Во всем.
– Пошел на…! – Он отдернул мои руки от своей груди. – Гонево – твой лучший друг!
– А! – заржал Лебедянский. – Телку не поделили!
– Какая она, эта Лиза? – загорелась сплетница Феклистова. – Ничего? Саш!
Сашка вдруг дернул головой, всхлипнул и заревел. Он плакал, закрыв лицо руками. Мы смотрели на него и молчали, а потом девчонки бросились его поднимать.
– Да идите вы! – крикнул он и ушел. Без сумки.
Я сгреб его шмотки и побежал за ним. Я думал, что потерял лучшего друга. И я не знал, что мне ему сказать.
– Что? – он обернулся.
На меня глядело лицо моего лучшего друга. Губа разбита, а у меня нет. Но это неважно. У меня было такое же потерянное лицо. Хоть и без разбитой губы.
– Ты не думай. У меня с ней ничего нет, – запинаясь, сказал я и зачем-то спросил: – Ты ей не звонил?
– Нет, – хмуро ответил он.
Я протянул ему руку, Сашка ее пожал. Вяло. И пошел в свою сторону. Не оглядываясь. Я долго смотрел ему в спину, а потом пошел в свою. Я потерял друга или нет? Она мне врала или Сашка? Я понял одно: разговор закончился бы не так, если бы у Сашки все было путем. И я знал точно – я тупой. Мне было паршиво, мерзее не бывает. Сволочью оказался я. И мое двойное «я» рухнуло к абсолютному нулю.
Я нуждался в аморфном сочувствии от любого объекта, потому пошел к маме и распластался на ее кровати.
– Что? – спросила она.
Я неопределенно повращал ладонью.
– Опять нахватал двоек?
– Нет.
– Сорвал урок? – напряглась она. – Снова в школу вызывают?
– При чем здесь школа? – Я начал заводиться. – Я вообще!
– У тебя вообще, у меня от тебя частности! – крикнула она.
– Ты че?
Блин! Я за помощью пришел, а меня отшивают. В грубой форме! И не кто-нибудь, а родная мать!
– Что ты опять натворил? – закричала она. – Что вы мне душу терзаете? Что вам всем надо? Что?!
– Да я просто пришел! – заорал я. – Иди ты, знаешь куда!
Я взлетел с кровати и хлопнул дверью. Мать стучала мне в дверь, я не открыл. Она извинялась, я нацепил наушники и врубил на всю мощь «The Cure». Заунывный готический рок с его мерным барабанным боем меланхолично влился в мое настроение, и я передумал жить.
Рядом со мной жила девчонка, из-за которой я почти потерял лучшего друга. Я должен ее ненавидеть, а вместо этого мне в голову лезет другое. Я как-то увидел Лизку на своей аэродинамической улице. Рано-рано утром. Солнце в голубой дымке, и она в голубом гало, как в светящемся шаре. Я подошел, она даже не обернулась. Смотрела мимо меня и водила пальцем по своим губам. Значит, о чем-то думала. Она всегда так делает.