– О чем думаем? – спросил я.
– Ни о чем, – не сразу ответила она.
– Вообще?
– Я чего-то хочу, – мечтательно произнесла она. – Очень хочу.
– Чего? – спросил я, как приклеенный глядя в ее глаза. Они туманились голубой дымкой, а моя голова туманилась от запаха молочных ирисок. – Скажи, чего?
– Не знаю, – горестно вздохнула она.
Так смешно! Я тогда рассмеялся. И сейчас смеюсь. Эхх! Голова моя, головенция! Короче, я попал. И так все ясно. Прости, Сашка.
Я засунул в рот молочную ириску и закрыл глаза. Вместе с запахом молочных ирисок ко мне пришла Лизка и глянула на меня своими огромными глазенапами. Во мне завиляла хвостом дурацкая щенячья радость. И я улыбнулся до самых ушей.
– Не знаю, – в ответ вздохнула она. Фекла!
А если она все же Сашку?.. Ой, я попал! Ой, попал! В малявку! Ну что с ней делать? Она же ни бе, ни ме… Ну почему мне так хреново, а я при этом улыбаюсь? Как последний придурок! Кто-нибудь скажет? Я вздохнул как старик. Голова вообще не варит. Как жить дальше?
Жить не хотелось, но приходилось. Я вышел в аэродинамическую трубу и увидел Лизку. Струсил, хотел уйти, но зачем-то остался. Она сидела на кровати, маленькая и худенькая. Голова опущена, хохолок поник, руки на коленях, а ладошки лодочкой. Я сел рядом и стал молчать. Нам обоим было не по себе, но ей хуже: она не повернула головы, а я повернул. У нее на ресницах висела прозрачная капля. Она сверкнула на солнце радугой, покатилась по распрекрасной щеке и упала на ее ладонь. И на меня накатило затмение мозга. Мне захотелось взять ее ладонь и дотронуться губами до того места, куда упала радужная капля. Честное слово! Я не вру!
– Ты как? – вместо этого прохрипел я.
Она заревела тихо-тихо. Лицо в ладошках, сложенных лодочкой. Плечи трясутся. И все.
– Лиз, ты чего? – я прокашлялся. – Скажи.
Она помотала головой, хохолок забился маленьким флажком.
– Кто-нибудь обидел? Скажи. Я тебя от кого хочешь защищу!
– Миша, – вдруг сказала она своим тоненьким голосочком. – Помоги мне, – и подняла голову.
Я обмер. Из ее огромных глаз вынырнули две моих головы с синими блюдцами. Ни лба, ни подбородка. Четыре синих блюдца. Все! Ее глаза наполнились слезами, четыре синих блюдца захлебнулись.
– Чем? – выдавил я.
– Мне нужно найти моего отца.
– Так он жив? – поразился я.
– Да, – не сразу сказала она, отвернулась и закорябала ногтем по спинке кровати.
– Так надо мать твою спросить. Она скажет, – неожиданно возгорелся я. – Надави, если что.
– Не надо! – крикнула она.
Я задумался. Как искать человека? Тем более Лизкиного отца.
– Может, спросить у родственников? У деда с бабушкой. Или они молчат?