– Живодеры, блядь, – сказал я, пнув калитику.
Алька смотрела куда-то в деревья, боясь сморгнуть полными до краев глазами.
В следующем дворе задастая девка из автобуса развешивала половик, изготавливаясь бить его палкой. Глупо было пройти мимо и не обратиться к ней. Положа руки на забор – и сжимая-разжимая в ладони один из колышков, так отчего-то легче говорить с незнакомым человеком с той стороны забора, – я спросил:
– Извините, а... вы не знаете Оксанку?
Зад повернулся к нам передом, волосы у девки были распущены – и ей это неожиданно оказалось очень к лицу. Она приветливо улыбнулась:
– Чего ж вы в автобусе не спросили? Зайдите во двор-то.
Послушные, мы поскрипели очередной калиткой.
– Федюнь, Оксанку ищут, – сказала девка комуто в окно, своему беззадому, верно.
Парень, тот самый, сразу выглянул, он причесался и тоже показался вполне добродушным.
– А идите в дом, – позвал, – пообедаем вместе. А то моя жрать не хочет. Худеть собралась.
– Не-не! – отказался я, тыркнутый в спину Алькой (она обычно в рот тянула всё что ни попадя, но за чужой стол усадить ее не было никакой возможности). – Нам бы Оксанку.
– Ну не так не, – по-доброму засмеялся парень, исчез из окна и врубил свое радио погромче.
– Оксанка в первом доме жила, там баба Настёна ее сейчас. И сынок Оксанкин. Сразу у остановки дом. Не заглянули туда? Подумали поди: не живет же ж она у самой остановки! Она как раз там и жила. Но она в столице сейчас... – и девка посмотрела на нас, раздумывая, сказать ли еще чего-нибудь; она явно была в курса´х.
Мы отблагодарили и побрели по жаре обратно.
У дороги вдруг нарисовался магазин сельпо. Странно, пока шли сюда, его за кустами и не приметили. В магазине ровно летали мухи и красиво, но ненадежно стояли друг на друге консервные банки. На нижних полках пузато расположились стеклянные трехлитровки с соленьями – и было заметно, что соленья давно живут внутри обособленной, разнообразной и, возможно, даже разумной жизнью; я бы не рискнул иметь с ними дело.
В углу лежала халва, порубленная вместе с бумагой и опилками. Присмотревшись к бумаге, можно было рассмотреть фамилии политиков, которые покинули эфир, когда я еще не служил в армии и носил черные носки.
– Пивка? – произнес я слабым голосом.
– По жопе пинка, – ответила мне продавщица, не шевельнув и бровью.
Мухи на нее не садились.
Возле магазина, на жаре, спаривались, не получая ни малейшего удовольствия, две собаки. Сука замученно косилась в крапиву. На крапивном листе подыхал от жары жук. Кобелю было хуже, чем жуку.
Баба Настёна перебирала во дворе гречку, возле нее стоял мальчик, вокруг мальчика топотали вялые, будто ослабшие от недоеда куры, пощипанный и с выбитым глазом петух сидел на заборе и на наш приход отозвался противным сипом, замахал крыльями, едва не упал, слетел вниз, кувыркнулся и опозоренный отбежал за сарайку. Позвал оттуда за собой кур, но они проспали зов.