Вариант с ключами — или украденными у Финлея, или тайком отпечатанными на этом мерзком мыле — нравился Эйвери больше всего. В отпечаток можно залить шпатлевку для древесины, какой заливают трещины и прочие изъяны в старой мебели; в мастерской она наверняка найдется. Потом покрыть лаком для прочности — и можно выбраться из камеры, выбраться из блока, выбраться из… как далеко ему удастся зайти? Эйвери рассчитывал на два ключа: один для обеих дверей блока, второй — для одних из четырех ворот внутреннего забора. Двух ключей должно хватить. По отпечатку на каждую сторону куска. Эйвери потратил на тренировки много часов. Отпечатывал в мыле зубную щетку, добиваясь силы нажатия, необходимой для того, чтобы сделать качественную отливку, и время от времени поглядывая на отражение мальчишки в автомобильном зеркале — для поднятия духа. Большее он позволял себе редко, даже если ему удавалось сделать два превосходных отпечатка в течение пяти секунд. Время, которого когда-то было так много, стало скоротечным и драгоценным, и Эйвери как мог отвлекал себя от фотографии С.Л. Он знал, что если даст себе волю, то проведет в сладких грезах целые дни. Дни, которые надо потратить на то, чтобы выйти из тюрьмы и заменить грезы реальностью.
По ночам он не прекращал работу с оконными прутьями, всякий раз раскапывая своей многофункциональной зубной щеткой по дюйму металла. При том, что конца-края работе не было видно, Эйвери это не беспокоило. В тюрьме он взрастил в себе безупречное терпение и готов был продолжать работу лишь потому, что серая пыль на пальцах означала приближение к цели — столь желанной, что он наконец осознал основной принцип буддизма.
Эйвери предпринял еще пару осторожных попыток завязать беседу с другими заключенными. Одна принесла ему вполне определенное «Отвали, мудак», вторая — удар в область детородных органов (если быть точным, по ним непосредственно), в результате которого он рухнул на пол, корчась от боли, и потерял голос от страха и ненависти — до тех пор, пока в происходящее не вмешался Энди Ральф.
В результате он вернулся к Эллису — и обнаружил в его поведении значительную перемену. Спокойствие сменилось нервным подергиванием, открытость — задумчивостью и раздражительностью.
С Эллисом что-то произошло.
У Эйвери не было ни времени, ни желания дожидаться окончания этой фуги, и поэтому он прямо спросил Эллиса, что случилось. И тот ответил.
Хилли посылала свои фотографии, а он их не получал. И теперь Хилли думает, что он ее разлюбил. А раз Хилли думает, что он ее разлюбил, — разве Хилли будет ждать его возвращения? Не сегодня-завтра к нему как пить дать явится адвокат с бумагами о разводе. А если Хилли с ним разведется — что тогда будет ждать его в конце этой тяжкой, невыносимой тюремной жизни? Хилли уже не бросится ему навстречу с горячим поцелуем, не встретит его в дверях в своей обольстительной пижамке от Энн Саммерс; никогда уже им не сесть перед телевизором с бутылкой белого, никогда больше ему не слизнуть клубничную помаду с ее губ. Другой такой, как Хилли, не найти, и если Хилли с ним разведется, пусть его лучше сразу повесят.