— Он был прав. Mein Gott, он был прав!
Дэвид прикусил губу. Сейчас он уже не сомневался, что Кляйнман уходит, потому что уже видал такое. Десять лет назад он стоял у больничной койки своего отца и смотрел, как тот умирает от рака печени. Отец Дэвида, Джон Свифт, водитель автобуса и бывший боксер, бросил семью и допился до смерти. Своего сына он даже не узнавал — только метался под одеялом и проклинал знаменитых некогда боксеров второго полусреднего, что лупили его до бесчувствия тридцать лет назад.
Дэвид взял Кляйнмана за руку — она была мягкой, вялой и очень холодной.
— Пожалуйста, послушайте, профессор — это важно.
Глаза старика снова обратились к нему. Кажется, только они еще жили в этом теле.
— Все думали… что у него не получилось. Но нет. Получилось. Получилось! — Кляйнман говорил короткими фразами, перемежаемыми судорожными короткими вдохами. — Но он не мог… публиковать. Herr Doktor видел… видел опасность. Хуже… куда хуже… бомбы. Разрушитель… миров.
Дэвид вытаращился на старика. Herr Doktor? Разрушитель миров? Он крепче сжал руку Кляйнмана.
— Постарайтесь не терять сознание, ладно? Расскажите мне про человека, который на вас напал. Вы помните, как он выглядел?
Лицо профессора блестело от испарины.
— Вот почему… приходил штаркер. Вот зачем… он меня пытал.
— Пытал? — К горлу подступила тошнота.
— Да-да. Он хотел… чтобы я это написал. Но я не стал. Не стал!
— Написал что? Чего он хотел?
Кляйнман улыбнулся за маской:
— Einheitliche Feldtheory. Последний дар… от Herr Doktor.
Дэвид был поражен. Самое простое объяснение — что у профессора галлюцинации. Травма от нападения всколыхнула воспоминания полувековой давности, когда Ганс Кляйнман был молодым физиком в Принстонском институте фундаментальных исследований, нанятым в помощь легендарному, но нездоровому Альберту Эйнштейну. Дэвид писал об этом в своей книге: нескончаемый поток расчетов на доске в кабинете Эйнштейна, долгие бесплодные попытки найти уравнение поля, которое будет включать и гравитацию, и электромагнетизм. Вполне объяснимо, что в предсмертном бреду Кляйнман вернулся к этим дням. И все же сейчас непохоже было, чтобы старик бредил. Грудь его дрожала, на теле выступал пот, но лицо было спокойно.
— Прости, Дэвид, — прошептал он хрипло. — Прости, что я тебе никогда не говорил. Herr Doktor… видел опасность. Но он не мог… не мог… — Кляйнман снова закашлялся и содрогнулся всем телом. — Он не мог сжечь… свои записи. Теория была… слишком красивой.
Еще один приступ кашля — и вдруг профессор рухнул.
С другой стороны кровати подбежала сестра, подхватила Кляйнмана под избитые плечи, снова усадила. Дэвид, все еще держащий его за руку, увидел, что маска полна розовой пены.