Усталые, голодные, мы еле плелись по полю, с трудом вытаскивая ноги из раскисшего жирного чернозема. Мы даже не разговаривали, каждый думал о своем.
— Говорят, итальянцы кошек и лягушек едят, — проговорил Митька, не поднимая головы.
— Не слышал, — сказал я.
— А что? Может быть…
— У нас даже конину не едят.
— А татары едят и не умирают.
— А есть, что и свинину не едят.
— А у нас едят. А что, свинья чище лошади? Свинья что попало жрет. — Митька помолчал. — Я думаю, что можно все есть.
— Ну не все, есть ядовитое мясо.
— Ядовитое — конечно. А вот кошка, собака?
— Их сейчас и не осталось.
— Кормить-то нечем.
— У Гришаки и кобель, и кот жирный, ходит медленно, прямо переваливается с боку на бок.
Митька посмотрел на меня, глаза его засветились радостью.
— Давай поймаем?
Я не успел ответить: раздался выстрел. Мы подняли головы и увидели на шоссе большую колонну людей. Они шли очень медленно, над ними возвышалось несколько всадников, которые ехали то сзади колонны, то обгоняли ее, то снова возвращались в хвост колонны.
— Немцы, — сказал Митька.
— Почему они так медленно идут?
— Грязь, устали, наверное…
— На шоссе грязи нет.
Митька ничего не ответил.
Колонна спустилась вниз и вскоре скрылась в лощине.
Мы вышли на шоссе, очистили ноги от налипшей грязи и зашагали быстрее. Но не прошли и ста метров, как увидели лежащего в кювете вниз лицом человека. Пола грязной истрепанной серой шинели завернулась ему на спину и обнажила дырявые шаровары защитного цвета. Ноги были обуты в простые рабочие ботинки, одна обмотка размотана. В стороне валялась измятая, засаленная солдатская пилотка.
— Наш! — прошептал Митька, весь побледнев. — Это, наверное, пленные.
Я как остановился, так и не мог сдвинуться с места.
Митька бросил ведро, присел на корточки и поднял красноармейцу голову. Тот тихо, еле слышно, застонал.
— Живой! — закричал Митька. — Давай повернем его вверх головой.
Я подскочил к Митьке, и мы стали поворачивать бойца. Он даже не стонал. Мы положили его поудобнее и стали ждать, пока он откроет глаза. Но он так и не открыл их, а губы стали быстро синеть, и мы поняли, что он умер. Мы долго еще не хотели произнести вслух это слово, думали, что боец очнется. Наконец Митька встал и, глядя на убитого, спросил:
— Что будем делать? — И тут же ответил: — Надо схоронить.
Он обшарил карманы красноармейца, но никаких документов не нашел.
— И неизвестно, кто он и откуда… — проговорил Митька и вылез из кювета. — Была бы лопата, могилу б выкопали.
— А вот готовые могилы, — указал я на ямы, которые были выкопаны еще до войны для столбов новой телеграфной линии. Митька побежал туда, но вернулся мрачный.