— Вода на дне, — объяснил он, — нехорошо. — И, подумав, предложил: — Давай пока спрячем его в кустах, а потом придем и сделаем все как надо.
Мы оттащили тело в кусты желтой акации, которая росла вдоль дороги, и направились домой.
Между тем колонна пленных остановилась на привал внизу лощины. Боясь немцев, мы хотели обойти их стороной, но любопытство взяло верх, и мы пошли прямо по шоссе.
Грязные, измученные, оборванные пленные сидели и лежали на дороге. Пешие немцы стояли, облокотившись на винтовки, скучающе смотрели поверх голов пленных, будто перед ними были не люди, а стадо овец.
Всадники двигались взад-вперед по шоссе, с трудом сдерживая сытых коней.
Мы шли по краю противоположной обочины и смотрели на пленных. Черные, словно обугленные, изможденные лица, глаза ввалившиеся, тусклые. Никто из них даже не поднял головы. Только один, подпоясанный веревкой, с поднятым вверх воротником шинели, с опущенными на уши отворотами пилотки смотрел на нас. Он приподнялся на одно колено и нетерпеливо ждал, когда мы поравняемся с ним.
— Назаров! Петя! — вдруг закричал он.
Я остановился. Митька сзади наткнулся на меня, тоже удивленно стал глядеть на пленного.
— Это я, — продолжал пленный, — Николай Сапогов… Гришакин брат…
— Николай! — радостно воскликнул я.
— Да! Передай нашим, если живы, пусть выручают. Нас гонят в совхоз работать. Живы-то наши?
В это время к нему подскочил немец на лошади, приподнялся в стременах и несколько раз ударил толстой плетью. Сидящие рядом втянули головы в плечи.
— Живы! — закричал я что есть силы и не успел еще сомкнуть рот, как подбежавший немец, словно лопатой, двинул меня прикладом. Гремя пустым ведром, я кубарем полетел вниз с высокой насыпи.
Митька не стал дожидаться, пока его подтолкнут, сам прыгнул вслед за мной.
На другой день рано утром мы взяли с Митькой лопаты и пошли хоронить убитого красноармейца. Я не стал скрывать от мамы, куда мы идем, и рассказал ей все подробно. Она сначала испугалась, но потом успокоилась и дала мне чистую простыню.
— Возьми, покроете сверху. — Она не выдержала, заплакала, вспомнила Лешку, спросила: — Так и неизвестно, чей он?
— Нет.
Она покачала головой, проговорила:
— Идите, да сделайте все как следует. Тихонечко опустите в яму, положите на спину головой к восходу солнца и аккуратно накройте простыней.
Митька стоял у порога, переминался с ноги на ногу, молчал.
— Так надо, — мама посмотрела на Митьку. — Поняли?
Он кивнул.
— Что ж, у тебя глаз так и не будет видеть?
Митька радостно ответил:
— Нет, уже видит. Скоро совсем развяжу его.