Бауер возвращается.
– Подобрали что-нибудь?
– Нет.
Он смотрит на отодвинутые мною книги.
– Значит, становиться факиром ни к чему?
Я не сразу даю отпор скромному остряку.
– Книги вообще ни к чему, – спокойно отвечаю я. – Когда посмотришь, сколько здесь всего понаписано, и сравнишь с тем, как выглядит жизнь на самом деле, то, пожалуй, решишь читать только меню «Валгаллы» да семейные новости в ежедневной газете.
– Почему? – спрашивает слегка испуганный книготорговец, супруг и отец. – Книга способствует образованию, это известно каждому.
– Вы уверены?
– Конечно! Иначе что бы стали делать книготорговцы?
Артур снова как вихрь уносится прочь. Какой-то человек с короткой бородкой желает получить книгу «Непобедима на поле брани». Это нашумевшая новинка послевоенного времени. Некий безработный генерал доказывает, что немецкая армия в этой войне все же до конца оставалась победоносной.
Артур продает подарочное издание в кожаном переплете, тисненном золотом. Смягченный удачной продажей, он возвращается ко мне.
– А что, если вы возьмете что-нибудъ из классики? Антикварную книгу, конечно.
Я качаю головой и молча показываю ему то, что в его отсутствие отыскал на выставке. Книга называется «Светский человек» – это руководство по части хороших манер, необходимых в любых случаях жизни.
Я терпеливо жду неизбежных плоских острот по адресу кавалеров, мечтающих стать факирами, и так далее. Но Артур не острит.
– Полезная книга, – деловито заявляет он. – Следовало бы выпустить массовым изданием. Ладно, значит, мы квиты? Да?
– Нет. У меня тут есть еще кое-что. – Я показываю ему тоненькую книжечку, «Пир» Платона. – Это вот в придачу.
Артур считает в уме.
– Получается не совсем то, да уж ладно. За «Пир» будем считать, как за антикварную книгу.
Я прошу, чтобы «Руководство» завернули в бумагу и перевязали бечевкой. Ни за что на свете не хотел бы я, чтобы кто-нибудь поймал меня с этой книжкой. Однако решаю сегодня же вечером заняться ее изучением – известная шлифовка никогда не помешает, а насмешки Эрны еще слишком свежи в моей памяти. Во время войны мы порядком одичали, но невоспитанность может позволить себе лишь тот, кто прикрывает ее набитой мошной. Мошны у меня нет.
Довольный, выхожу я на улицу. И тотчас с шумом на меня надвигается жизнь. В огненно-красной машине проносится мимо, не видя меня, Вилли. Я крепче прижимаю к себе локтем «Руководство» для светских людей. Вперед, в гущу жизни, говорю я себе. Да здравствует земная любовь! Долой грезы! Долой видения! Это столь же относится к Эрне, как и к Изабелле. А для души у меня останется Платон.