Для подавляющего большинства зеков театр был только зрелищем. Но и тех и других театр от скотского существования, из лагерного ада уводил в мир иной, пробуждал эмоции человеческие. А так как не во всех участках были библиотеки, то театр был подлинным «островком гуманности» в океане страдания, как и санчасть. Те зеки, кто познал этот вид искусства, все же получили духовной пищи больше, чем те, кто не соприкоснулся с этим никогда.
Я уже писала, что для многих, как это ни парадоксально, лагери были школой цивилизации и культуры. Сибиряк, спавший дома на овчинах, попадал в иных лагерях с хорошими условиями в такое обществе, о существовании коего не мог и подозревать. Многим лагери открыли глаза на политическое положение в стране и пути к науке и культуре, по крайней мере, уважения к ней.
В массе у нас, в Кемеровской области, в заключение преобладал коренной сибирский народ, вообще мало эмоциональный. И театр — самая общедоступная и демократическая форма искусства — был особенно нужен. Для характеристики тогдашнего быта сибиряков позволяю себе «вставную новеллу».
В Кемерово после расконвоирования из ПФЛ я вместе с некой Дуней, женою казака-офицера, сняла угол у бывшей колхозной семьи фронтовика (их после войны по желанию отпускали из колхозов в города). Самодельная полуземлянка-полумазанка хозяев была дика и хлевообразна. В ней я прожила до ареста. Быт хозяев был примитивен, как у оседлых скифов. Мат был обычен, как «Господи помилуй», так, что сын называл мать на букву «б…», а она его посылала… Дочь, работавшая продавщицей в закрытом распреде, на свои карточки приносила давно невиданные продукты: яичный порошок, баранину, деликатесы. Мать — вчера сельская бабенка, все это сваливала в чугун и варила вместе как похлебку. Это так было смешно, что я однажды сама предложила сварить им плов. Хозяин материл жену: смотри, чурка с глазами, это пища! (Он был несколько просвящен в заграничных военных походах). Спали они на собственных полушубках без простыней.
Однажды ночью мы с Дуней тихонечко припоминали ласковость и заботы наших уже заключенных мужей. В дверях показался силуэт хозяйки, соскочившей с супружеского ложа.
— Бабоньки, — сказала она, полузадохнувшись, — Неуж не брешете? Неуж такие-то мужики бывают? А мой-то… Мой меня ни разу после венца и не поцеловал! Вот и не бьет, жалеет вроде, а не поцеловал ни разочку… — Из соседней комнаты-завалинки послышалось ленивое: — А что целовать-то тебя? Что ты, икона? — Наши казаки молодые плевались: чтоб я да женился на такой сибирячке неумытой?! А те просто «падали» на «наш контингент». И на мой вопрос, что им в наших мужчинах-«власовцах» привлекательно, отвечали: «Ласковые они». Бежит на свидание с нашим поселенцем некая Фиса. Я: «Фиса, да ведь у вас шея грязная!» Беспечно отвечает: «Ага, в бане давно не была!» — «Помойте шею и прочие места в тазу!» — Фиса, оторопев, отвечает с великим удивлением: «А и впрямь!»