И тут я обнаружила, что пользоваться мобильным телефоном намного проще. В вашей стране все так легко и просто. Рядом с именем ЭНДРЮ было слово ОПЦИИ, и я нажала соответствующую клавишу. Опция под номером три означала СТЕРЕТЬ, и я нажала нужную клавишу, и Эндрю О'Рурк исчез.
— Спасибо, — сказала Сара. — Сама я не могла этого сделать.
Она долго смотрела на свой телефон.
— Мне чертовски страшно, Пчелка. Некому позвонить. Порой Эндрю был совершенно невыносим, но он всегда был так разумен. Я такая дура. Разве можно было сразу отводить Чарли в детский сад после вчерашнего? Но я подумала, что для него будет хорошо вернуться к привычной жизни. Теперь мне не с кем посоветоваться, Пчелка. Понимаешь? Я не знаю, справлюсь ли я сама. Смогу ли сама принимать важные решения насчет Чарли. Так много лет, понимаешь? Правильное поведение, правильные школы, правильные друзья, правильный университет, правильная жена. О боже, бедняжка Чарли.
Я снова взяла Сару за руку:
— Если хотите, я могу пойти с вами в детский сад.
Сара склонила голову к плечу и долго на меня смотрела.
— Да, но не в этой одежде.
Десять минут спустя я вышла из дому с Сарой. На мне было розовое летнее платье, которое она мне дала. Такого красивого платья у меня никогда не было. Его ворот был обшит чудесными белыми цветочками, нежными и красивыми. Я чувствовала себя королевой Англии. Утро было солнечное, дул прохладный ветерок. Я шла по тротуару позади Сары, и всякий раз, когда на нашем пути встречалась кошка, или почтальон, или женщина с детской коляской, я улыбалась и говорила: «Как поживаете?» Все смотрели на меня как на чокнутую — я не понимала почему.
Детский сад мне не понравился. Это был большой дом с широкими и высокими окнами, но окна были закрыты, хотя день был погожий. Воздух внутри был затхлый. Пахло туалетом и гуашью. Именно так пахло в комнате для сеансов психотерапии в центре временного содержания, и мне стало грустно от этих воспоминаний. В центре временного содержания окон не открывали, потому что окна просто не открывались. В комнате для сеансов психотерапии нам давали кисточки и гуашь и говорили, что мы должны выражать себя с помощью красок. Я чаще рисовала красной гуашью. Когда психотерапевт смотрела на мои рисунки, она говорила, что мне было бы лучше пытаться «продвигаться вперед». А я говорила: «Да, мэм, я бы с радостью. Если бы вы открыли для меня хотя бы маленькое окошечко, а еще лучше — дверь, я бы с радостью прямо сейчас продвинулась вперед». Я улыбалась, но женщине-психотерапевту моя шутка явно не очень понравилась.