Я подумала, что шампанского всего большого мира не хватило бы на это салютование: приходилось бы нам все последние десять лет стрелять из бутылок — просто каждую минуту палить. Зина уселся за "стол", я опустилась на корточки, прислонилась щекой к березовому стволу, сырому и шершавому, прокрутила в памяти свои комиксы — что-то в них есть от тяжкой сердечной болезни; да, Панин прав, говоря о саморазрушении этого текста, где каждый кадр переживает что-то вроде микроинфаркта — и вот теперь этот сюжет в целом шарахнет инфаркт миокарда, обширный и смертельный; и вот произойдет великое землетрясение, и вышел дым из кладезя, как из большой печи, и помрачилось солнце и воздух, звезды небесные пали на землю, как смоковница, небо свернулось в свиток и исчезло, а луна сделалась как кровь — ну же, всадники небесные, скачите, ваш пришел черед; ты, всадник на коне белом — подними свой лук; и ты, на коне рыжем, взмахни своим мечом; и ты, на коне вороном — крепче держи свою меру в руке; и ты, на коне бледном — приступай, умерщвляй мечом и голодом, мором и зверями земными.
Грохнуло.
Значит — двенадцать.
Я упала ничком на землю и прикрыла голову руками.
Не знаю, сколько я так пролежала, укрывшись, спрятавшись — в себе самой: когда приходит этот Праздник, иного укрытия человеку не дано.
Наконец, я рискнула поднять голову.
Бутылка из-под шампанского дымилась в руке Панина, из горлышка вяло выползала белая пена и осыпалась в плошку с кутьей.
С минуту мы все втроем тупо глядели на это горлышко.
Потом оно начало описывать дугу — медленную, широкую и плавную; размахнувшись, Панин зашвырнул бутылку в кусты, вцепился скрюченными пальцами в волосы.
– Какая бездарность! — выл Панин, ритмично раскачиваясь. — Какая же чудовищная бездарность! Даже этот текст мы не в состоянии отработать по-человечески! — откачавшись, Панин поднял лицо — глаза у него были свирепые и совершенно трезвые; милый друг детства умеет в нужный момент трезветь, совершенно трезветь, кристально. — А ты-то что, ты-то! — заорал он на меня. — Что ты свои Млечные Пути-то через сито просеиваешь?! Что ты дергаешь-то, что дергаешь… Надергала и рада… Солнце стало мрачно, как власяница… Звезды небесные пали… Луна сделалась, как кровь… Да пойми ж ты! — он встал из-за "стола", подошел к березе, поднял меня, поставил на ноги. — Пойми, рыжая, людей убивают и жрут, последний классик прав — есть такой обычай у туземцев Огненной Земли. Поодиночке убивают, как нашего Францыча, и толпами — вон, Белый дом трупами упаковали по самую крышу… Только это важно. А все твои апокалиптические прожилки в тексте — это полная…