В этот утренний час в этом магическом, уединенном месте воздух был совершенно недвижим, и потому, в конце концов, Небесный Огонь должен был отдаться своему естеству, своей божественной природе и просто устремиться вверх, чтобы воссоединиться с Эмпиреей, своим исконным началом.
Но внезапно какая-то мощная сила дохнула на пламя и задула его. Под ошеломленным взглядом волхвов даже горячие угли вдруг превратились в черную золу.
Не было никакого другого знамения, не раздалось ни звука — лишь клекот сокола донесся из вышины безоблачного неба. Четверо магов изумленно стояли у алтаря, пораженные зловещим предчувствием, безмолвно проливая слезы.
В этот самый момент в далекой западной стране молодая женщина в трепете подошла к дубам древнего святилища, чтобы испросить благословения своему сыну, шевеление которого она впервые ощутила в своем лоне. Женщину звали Олимпиада. И ветер, бушевавший в тысячелетних ветвях и сбрасывавший к ногам гигантских стволов мертвую листву, открыл ей имя ребенка. И это имя было:
АЛЕКСАНДР
Олимпиада уже давно хотела отправиться в святилище Додоны из-за некоего странного внушения, из-за одного предсказания, посетившего ее в видении, когда она спала рядом со своим супругом Филиппом, царем македонян, который храпел, до отвала наевшись и напившись вина.
Ей приснилось, что по коридору медленно ползет змей, а потом в тиши заползает в спальню. Олимпиада видит его, но не может пошевелиться, не может ни закричать, ни убежать, а петли огромной рептилии скользят по каменным плитам, и чешуя в лунном свете, льющемся в окно, сверкает медью и бронзой.
На одно мгновение Олимпиаде захотелось, чтобы Филипп проснулся и обнял ее, согрел на своей сильной, мускулистой груди, приласкал могучими руками воина, но тут ее взгляд упал на этого дракона, на этого чудесного зверя, двигающегося словно призрак, словно волшебное создание — из тех, что боги по своему желанию вызывают из чрева земли.
И теперь, как ни странно, страх прошел, и не осталось никакого отвращения; наоборот, ощущалось все более сильное влечение к змею. Олимпиаду прямо-таки околдовали эти извивы, эта грациозная и молчаливая мощь.
Змей заполз под одеяло, скользнул меж ног и грудей, и Олимпиада ощутила, как он, легкий и холодный, овладел ею, не причинив никакой боли, не совершив никакого насилия.
И ей приснилось, что его семя смешалось с тем семенем, которое с силой быка и пылом хряка впихнул в нее муж, после чего рухнул, истомленный усталостью и вином.
Наутро царь облачился в доспехи и, вместе со своими военачальниками подкрепившись мясом дикого кабана и овечьим сыром, отправился на войну. На войну с народом еще более диким, чем его собственные македоняне, — с трибаллами, жившими вдоль Истра