Здесь все друг друга знали, потому что издавна жили на этом берегу. Этвуды, Аткинсы, Уотингтоны, Гоббсы, Пэйны, Дайеры, Сноу — старые рыбацкие династии, корнями вросшие в эту землю, из рода в род единоборствующие с морем. Крепкие, спокойные, немногословные работяги.
Я тоже приехал сюда работать. Но сначала надо было погрузиться в эту жизнь и эту природу, надышаться ею, ощутить себя ее частицей.
Я бродил по морскому берегу, впитывая краски воды и неба, их блеклую синь, густевшую и сливавшуюся на горизонте в лиловые тона. Потом шел в травянистые низины, звеневшие птичьими трелями. Птиц было великое множество — и тех, что делали здесь остановку в своем пути на Север, и тех, что обосновывались на все лето, как та пара иволг, что свила гнездо в ветвях вяза, росшего за моим домом.
Когда вода в речке прогрелась, я стал ходить туда купаться. Мне нравилось плескаться на мелководье вместе с ребятишками, наблюдая за их играми и за зеленоватыми крабами, бросавшимися наутек при нашем появлении. В заливе вода была куда холодней, но это ничуть не останавливало дочерна загоревших мальчишек постарше, резвившихся в волнах, как дельфины. А малыши, даже в ветреную погоду игравшие на песке, собиравшие раковины и отшлифованные прибоем камешки, с веселым визгом убегали от накатывающихся валов, а когда те с пеной откатывались назад, — бежали за ними, преследуя с видом победителей. То были начальные классы будущих рыбаков, занятия в которых не прерывались все лето напролет.
Здесь, в Труро, время словно остановилось. Дни были похожи друг на друга, как близнецы, и неделя катилась за неделей, как волны в заливе. Изменения вносила лишь погода. В середине июня задули северо-восточные ветры, несущие проливные дожди. Двери в доме разбухли и не закрывались, ящики стола невозможно было выдвинуть, на некоторых из холстов появилась зеленая плесень. Весь день приходилось топить камин, но сколько бы поленьев в нем ни сгорало, в насквозь продуваемом доме не становилось ни теплей, ни суше. Однако в конце недели ветер переменился, подул с запада. Тучи рассеялись, засияло солнце, и лето продолжало свой путь, облаченное все в те же одежды: синь неба и моря, зелень листвы и трав, песчаная золотистость берегов.
Я много писал в те дни и два из своих полотен послал Мэтьюсу. На одном была церковь, одиноко состарившаяся на холме над заливом, — именно такая, какую просила мисс Спинни. На втором холсте было море — вид из долины Лонг Нук. Я писал его в пасмурный ветреный день, залив лежал передо мной потемневший и взъерошенный, «темно-винное море», — как подметил еще Гомер в «Одиссее», — волны отливали зеленоватой хмурью, краски неба лишь угадывались в мутной вышине, как угадывается цвет голубой фарфоровой чашки, если смотреть изнутри сквозь тонкую стенку, — и от всего этого веяло какой-то невнятной неотвратимостью.