— Что-то о роли школьных кинотеатров в эстетическом воспитании. Об этом пока никто не писал. Материал подсобрался. Мы удерживаем первенство среди сельских школ области по этой части.
— Твоими молитвами?
— Стараниями, Григорий Евдокимович. Неусыпным радением... Пошли работать!
— Тема-то — для газетной статейки. Никого твоя диссертация не согреет. К науке это никакого отношения не имеет.
— Твои рассказы тоже, надо сказать, никого не греют, а ты их пишешь, публикуешь, зарабатываешь на свой хлеб с маслом. Открытий я у тебя не видел, все проходное. Таких, как ты, писателей развелось не меньше, чем ученых таких, как я. Одни других стоят. Преподаватель в институте получает триста с лишним в месяц, если он со степенью, а школьный учитель даже при двойной нагрузке половины того не имеет. Почему же мне не накропать диссертацию? Что я, глупее их? Ты дачу строишь за что? Опять же «Жигули», наверное, собираешься купить. За что? За то, что плюнул на высокое призвание литературы и гонишь чтиво. Верно? Так что не вам бы судить меня, Григорий Евдокимович. Васька! — крикнул он Витязеву. — Ты сколько получаешь чистыми?
Витязеь задержал топор в бревне, не разгибаясь, повернул голову, дождался, когда Владимир Антонович повторит вопрос, и весело переспросил:
— С Грихи? Тридцать суток в месяц приятного разговора.
— На службе, говорю!
— Хватает.
— А точно?
— Точно бухгалтерия знает.
— Слышишь? Ты в среднем, пожалуй, не меньше. Устроились. А я дурнее вас?
— Ты не дурнее, — сказал Гришка. — Ты никогда дурнее не был. Ты всегда знал, что ласковый теленок двух маток сосет... Валяй, двигай науку. Ты не первый, ты не последний.
— Таков, Фелица, я развратен, но на меня весь мир похож, — продекламировал Владимир Антонович. —Будем двигать. Я — науку, ты — литературу, Васька — военное искусство. Васька! Ты академию кончил?
— Кончил. Без академии теперь нельзя.
— Вот видишь? Васька академию кончил. Понял? Ему нужна академия. А нужен ли он академии? Ты литературе нужен? Вот так и я науке. Индустрия умственного труда...
Чарусов подернул губами, взял топор и, хекнув, глубоко всадил его в податливое тело сосны. Взглянул снизу вверх на Владимира Антоновича, будто только что увидел его, не сказал ничего и затюкал топором быстрее, оставляя на бревне нечастую крупную чешую, отчего оно стало походить на уродливую рыбину. Потом так же ловко согнал щепу и пошел по второму ряду.
«Проняло! — усмехнулся про себя Владимир Антонович. — А ты думал, я дифирамбы тебе петь буду? Я не Светка. На меня слово «писатель» не действует, как взгляд удава на кролика. И при виде звездочек на погонах у меня голова не закружится». Он пошел в палатку, в обильном наборе инструментов нашел топор, разделся до майки, выбрал себе бревно и на глаз, без шнура, прошел первую лычку.