Сняв пиджак, он облачился в длинный поварской передник и принялся разгружать сумку.
— Я подумал, что начнем с salade tiede[1] с паштетом из гусиной печенки, а потом твое любимое… — Он достал сочную ножку барашка. — С чесночком и фасолью. А закончим… — тут он развернул и показал два свертка с сыром, — брийя-савареном и славным терпким чеддером.
— Лучше не придумаешь, — восхищенно заметил Саймон, доставая из холодильника бутылку шампанского. — Ну как, нарушишь старую привычку?
Эрнест оторвался от чистки чеснока.
— Пожалуй, один бокал в порядке поощрения, — согласился он, откладывая нож.
Саймон хлопнул пробкой и наполнил два бокала.
— Твое здоровье, Эрн. Спасибо за все это, — произнес он, обводя рукой составленные у стены ящики.
— Счастья тебе, дорогой. Не очень жалеешь уезжать, не так ли? Ты никогда не чувствовал себя здесь дома.
— Думаю, что так.
Оба выпили.
— Да будет позволено мне сказать, — заявил Эрнест, — состояние наших брюк не соответствует нынешнему вечеру. Не сочетается с вином.
Саймон взглянул на серое пятно из сигарного пепла на штанине и попытался его стереть.
— Нет-нет-нет! Ты втираешь, а не вытираешь. Что сказал бы наш портной? Ступай наверх и переоденься, пока я занят здесь. Брюки не убирай, займусь ими завтра.
Захватив бокал, Саймон поднялся в главные покои, как их неизменно называли декораторы. Здесь еще сохранился слабый запах духов Кэролайн. Он прошел вдоль ряда встроенных шкафов, где она хранила последние несколько дюжин платьев, не поместившихся в гардеробной. Раздвинул дверцы. На полу куча торчащих в разные стороны вешалок рядом с ненужными фирменными пакетами «Джозеф», «Макс Мара», «Сен-Лоран» — скомканными глянцевыми сувенирами из доброй половины модных лавок Найтсбриджа. В углу валялась пара бежевых с черным туфель «Шанель», подошвы потерты самую малость. Почему она их бросила? Взяв в руки туфли, Саймон заметил на одном каблуке небольшую царапину: из-за едва заметной царапины двести пятьдесят фунтов выброшены на ветер.
Он положил их и стал раздеваться, бросая одежду на кровать с четырьмя столбиками. Для нового дома Кэролайн она была слишком велика, и Саймон лениво подумал: кто же будет спать в ней после него? Он всегда ненавидел это проклятое сооружение с его плиссе, гофре и вздымающимися пологами, чувствуя себя вторгшимся в выставочный будуар. Да и весь дом вызывал в нем такое же ощущение.
Войдя в ванную, он поглядел на свое отражение в большом, во весь рост, зеркале — средних лет голый мужчина с бокалом в руке. Господи, да он выглядит старше своих сорока двух! Усталые глаза, у рта глубокие морщины, седина в одной из бровей, седые волосы начинают проглядывать и в гладкой черной шевелюре. Еще несколько лет, и он станет похож на грушу. Если не займется чем-нибудь посерьезнее, нежели редкая партия в теннис. Он втянул живот и выпятил грудь. Вот так. Продержаться так следующие десять лет; меньше есть, меньше пить — намного меньше; ходить в спортзал. Скучища. Он выдохнул, допил шампанское и, не глядя больше в зеркало, встал под душ. Постоял пятнадцать минут под хлещущей по затылку и шее водой.