- Вы хотите сказать, что... Иоганн Фалькенберг неравнодушен к Надин?
- Нет, неравнодушен он к вам. Кстати, сие есть одна из причин, почему брат ваш решил поскорее с ним разобраться. Сердечные причины порой замечательно двигают дело, но они же бывают страшной помехой...
- Фалькенберг? – Наталья вспомнила подслушанный разговор в Надином доме, где она впервые услышала из уст Прокудина, что немец Иоганн в нее влюблен. Она потом вспоминала все свои нечастые встречи с ним в обществе, все мелочи, которые, пожалуй, подтверждали правоту Прокудина... Но… Саша знал еще раньше? Он оказался наблюдательней ее? И тут девушка покраснела вдруг от пронзительной мысли, вскочила с места.
- Так вот вы о чем, господин граф?! Вы хотите, чтобы я заставила Фалькенберга, пользуясь его склонностью ко мне, совсем потерять голову и выдать свои секреты? Это уж... просто подло, простите, ваше сиятельство.
Бестужев весьма непочтительно удержал ее за рукав.
- Но ведь я не говорил ничего подобного! – закричал он в ответ, не упомянув, правда, что о подобном он думал. Но Наталья так и парировала:
- Не говорили, так думали! Отпустите меня, и зовите хоть сейчас генерала Ушакова, лучше тюрьма, чем грязные интриги!
- Успокойтесь, успокойтесь... Хорошо, закончим на сем наш разговор. Ушакова нам не нужно, а граф Разумовский все-таки позаботится о вас, как я и обещал... Совет, однако, и просьбицу не соизволите выслушать?
- Да, - Наталья понемногу успокаивалась, переводя дыхание.
- Во-первых, ежели вам дорога ваша подруга – не спускайте с нее глаз. Во-вторых, ежели случайно - совершенно случайно! - при этом вы узнаете нечто, что могло бы представлять для меня интерес... Сударыня! Политика – дело жестокое и неприятное. Без нее, однако, не будет государства. Прошу поверить мне, что бы я ни делал, я забочусь, прежде всего, об одном – о благе России.
- Генерал Ушаков тоже так о себе думает, - пробормотала Наталья. – И он прав, ежели вас послушать.
- Во многом прав, несомненно.
- Он безжалостен и бессердечен! – горячо возразила Вельяминова. – И совершенно лишен совести.
- М-да! А много совести ожидаете вы от механизма бездушного? Вон часы – штука тонкая, служит вам верно, а ну как собьется? А вы на свидание важное запоздаете? Так нечто часы в бесчувствии к вам обвинять станете? Так вот и тот, кого судьба определила на службу, подобную службе Андрея Ивановича, должен забыть о многом, что в человеке нам столь приятственно не без оснований. Мерзко для человека убийство – однако ж и палачом быть кто-то должен. Говорю же, во всех странах просвещенных свои Тайные канцелярии имеются, и лютуют они поболее, чем у нас в России – вы уж мне поверьте. Видите, в защиту грозного генерала говорю – а ведь он мне яму роет. Что ж – такова работа его, и не считает он себя неправым. Теперь уж мое дело – под розыск не попасть, моя забота. Ничего – еще потягаемся с ним. Впрочем, довольно на сегодня. Не прошу вас сохранять разговор наш в тайне. У вас, несомненно, достаточно для сего здравого смысла... Однако ж подумайте обо всем, мною нынче сказанном, хорошенько, Наталья Алексеевна. И простить прошу, что обеспокоил.