Тот, кого Тихоня назвал странно звучащим именем «Джанко», кивнул и провел ребром ладони себе поперек горла. Я задрожал еще сильней.
Тогда командир встал и неторопливо направился в нашу сторону. Вблизи он оказался среднего роста и довольно плотен в сложении - а когда стоял на мостике, выглядел стройным и высоким. (Я после не раз замечал за Платоном Платоновичем эту поразительную особенность: в торжественные или опасные минуты он словно вытягивался кверху, как бы приподнимался над окружающими людьми.) Черты были малоприметны. Обычное моряцкое лицо: обветренное, с твердым подбородком и прищуренными от привычки к яркому солнцу глазами. Мне думается, что без висячих усов, закрывавших капитану рот, явственней проступила бы мужественная простота, прорисованная в складке губ, однако военному человеку без этой волосяной декорации было никак нельзя.
- Тебя как звать, юнга?
Тихоня разглядывал меня с удивленным интересом. Я сжался, ибо являл собою, бледный и облеванный, прежалкое зрелище.
- Герка… Герасим… Илюхин…
- Первый день в море? - Капитан улыбнулся. - Что стравил, нестрашно. Это со всеми бывает. К качке привыкают быстро. Ты, главное, себя от корабля не отделяй. Вообрази, будто ты часть фрегата. И качайся вместе с ним. Воображать-то умеешь?
- Умею, - настороженно отвечал я, ожидая подвоха.
Больно мягко стелет, подумалось мне.
- Ну вот и вообрази, будто ты на качелях и сел на них по своей доброй воле. Туда - сюда, туда - сюда, очень даже весело.
Хотя капитан обращался еще ко мне, но глядел уже на язычника - вопросительно.
Тот опять сделал страшный жест - рукой по горлу. Тихоня слегка пожал плечами, как бы говоря: ну, коли ты этого хочешь.
- Буфетчик, я забираю юнгу к себе в каюту. Будет моим вестовым. А то мой Джанко знай лишь табак жует и ничегошеньки не делает.
Пальцы, сжимавшие мое плечо, разжались. Я боязливо обернулся. Джанко невозмутимо глядел поверх меня, мерно двигая челюстями…
А вот теперь - дымчатый рассвет, грот-мачта. Я нарочно выбрал час, когда наверху нет никого, кроме вахтенного начальника, рулевого и впередсмотрящего, который сидит на фоке и раз в минуту покрикивает, чтоб продемонстрировать бдение: «По курсу чисто!».
Вечером Платон Платонович спросил, словно бы недоверчиво: «А что это Орест Иваныч говорит, будто ты робок? Будто трусишь по вантам лазить? Если высоты боишься, надобно в темноте попробовать либо в сумерках. А впрочем, вестовому по мачтам лазить незачем…»
Ночь я проворочался, а когда тьма за окошком начала рассеиваться, тихонько выбрался на палубу.
Стою возле грот-мачты, едва различимой в тумане, собираюсь с духом.