Если представить себе преследовавшие бедных дачников запахи навоза и кухни, испарения болот, пыль проселков и деревенских улочек, сквозняки в горницах, ежедневные поездки «дачных мужей» на службу и обратно в битком набитых душных вагонах, то жизнь их не назовешь комфортабельной и здоровой. Но оставаться на лето в Петербурге им было бы хуже.
Во-первых, многие были готовы голодать зимой, лишь бы летом показывать, что они «не простые какие-нибудь люди, а живут на даче». Во-вторых, сезонная плата за дачу была ниже, чем за квартиру. Это вынуждало жить за городом как можно дольше — чуть ли не до октября — и затем устремляться в город искать зимние квартиры: начиналась «несносная процедура странствования по улицам, лазания по четвертым и пятым этажам, бесконечные и однообразные беседы с дворниками» (Деотто П. 365, 368). В-третьих, в летнем Петербурге и даром никто не хотел бы жить. Воздух был так задымлен, что в 1914 г. летчик, покруживший над городом, рассказывал: «Петрограда вы не видите. Там, где он должен быть, большое темно-серое, почти черное пятно» (цит. по ПРП. 267). Шум и давка на улицах делались невыносимыми. По набережным было не пройти из-за причалов со снующими туда-сюда грузчиками. Город превращался в гигантскую строительную площадку, на которой кипела работа армии пришлых каменщиков, плотников, маляров, кровельщиков. Ремонт домов; земляные работы, отравлявшие воздух миазмами почвы; улицы, перегороженные рогатками из-за починки мостовых. «Город изрыт весь точно во время осады; пешеходы, конки, экипажи — все лепится к одной стороне. <…> Трудно жить в Петербурге летом, в знойные дни, а еще хуже того в тихие вечера после них: дышать нечем; на улицах висит сизоватая пелена каких-то промозглых испарений, начинает пахнуть даже на лучших улицах гнилью, навозом» (Минцлов С. 25, 92). В-четвертых, людей гнал на лоно природы миф о противоестественности и бесчеловечности Петербурга, о гибельности жизни в нем. Укорененный в старых пророчествах о неминуемом конце города, порожденного волей Петра-«антихриста», он после пушкинского «Медного всадника» и «Петербургских повестей» Гоголя достиг апогея в творчестве Достоевского и символистов (Топоров В. 4–29). Дачная жизнь манила исцеляющим душу уходом на простор природы (воспринимаемой через призму литературы, музыки и живописи), к более простому (но без отказа от городских привычек) укладу жизни и более открытым (но не без соблюдения приличий) отношениям (Деотто П. 366–369).
За 1908 г. пассажирооборот Варшавского и Балтийского вокзалов составил (в сумме) 8,4 млн. пассажиров, Финляндского — 4,8 млн., Николаевского — 2,5 млн., Царскосельского — 2,2 млн., Приморского — 2,1 млн. Билеты начинали продавать за полчаса-час до отправления поезда. Приобрести билет, зарегистрировать багаж, занять место в вагоне можно было поручить за 30–50 коп. носильщику, запомнив его номер и указав, в каком купе хотите ехать — для курящих, некурящих или для дам. На перрон пускали по предъявлении проездного билета или перронного (10 коп.). Вагоны 1-го класса были голубые, 2-го — желтые, 3-го — зеленые. Перед отправлением давали три звонка: первый за 15 мин., второй — за 5, сразу за третьим поезд трогался. Поезда делали по 30–40 км/час, подолгу стояли на станциях, опаздывали. Тарифная сетка на 1914 г.: