– Но папа-то лучший, он точно получит!
– Наверное…
– Конечно лучший, не зря же его начальником участка сделали!
Вскоре Яна Петерсена действительно представили к ордену Ленина, и они пошли в Дом Союзов. Нина еще раз вспомнила, как это было, и вздохнула – прошлого уже не вернешь, слишком все изменилось, в том числе и она сама.
На бульваре почти никого не было. Редкие прохожие жались к стенам, а немецкие машины пролетали мимо, не останавливаясь. Бульварные дорожки давно не расчищали, потому приходилось идти по узкой тропинке, протоптанной в сугробах. Ноги скоро промокли, и стылая сырость начала заползать под легкое пальто (Нина, разумеется, была одета в штатское).
Она дошла почти до самого конца бульвара, до Никитской площади. Внезапно к ней подошла молодая женщина, как-то вдруг появившаяся из-за памятника Тимирязеву. Нина тут же узнала уборщицу из Дома Союзов. "Идите за мной и не отставайте", – приказала она и зашагала в сторону Никитской улицы. Нина поспешила следом.
Прошли через несколько дворов – проводница явно проверялась. Нина подумала, что правильно отказалась от наружного наблюдения – "хвост" сразу бы заметили. Наконец они очутились в каком-то проходном дворе, где их уже ждал фургон с надписью "Хлеб". "Полезайте в кузов", – приказала проводница. Нина с трудом открыла железную створку и заглянула внутрь – ничего не видно, темно. Ей подали руку и усадили на какие-то ящики. Незнакомый мужчина быстро захлопнул дверь и постучал по кабине, фургон тут же тронулся.
– Ну, здравствуй, Нина, – прозвучал из глубины кузова знакомый голос.
– Ян? Боже мой, ты! А где Настя?
– Увидишь, немного позже. А теперь давай поговорим, мы давно не виделись, думаю, нам есть, что рассказать друг другу.
– Хорошо, только… – Нина оглянулась на подпольщика, сидевшего у двери.
– Это Леонид, – представил того Ян Петерсен, – он в курсе дела, можешь говорить открыто. Итак, первый вопрос: почему ты согласилась на встречу?
– Я хочу увидеть дочь.
– Прости за банальность, но я тебе не верю. Если бы хотела, давно бы нашла нас.
– Я искала, когда немецкие войска только вошли в город. На прежней квартире вас уже не было, и соседи ничего не знали. Я думала, что вы уехали в эвакуацию…
– Хорошо, допустим. Тогда второй вопрос. Почему ты пошла работать в абвер? Заметь, я не спрашиваю, почему ты бросила нас с дочерью – в конце концов, это твое личное дело, но почему ты согласилась служить в немецкой разведке?
– Ян, ты ничего не знаешь – у меня просто не было выбора. Отец настоял, чтобы я осталась в Германии, он был очень болен, я не могла его бросить. Я надеялась, что со временем вы с Настей приедете в Берлин и мы сможем жить все вместе. Отец занимал солидный пост в министерстве транспорта, у него были хорошие связи… Он бы мог устроить тебя на хорошую работу, а Настя пошла бы в гимназию. Но вскоре папа умер, и я оказалась одна в чужом городе, в чужой стране, без профессии, без знакомых, почти без денег… И пути назад уже не было: в тридцать седьмом у вас… то есть у нас, в России… начались аресты. Берлинские газеты ежедневно писали ужасы про массовые расстрелы, и я поняла, что, если вернусь в Советский Союз, попаду на Лубянку. А вслед за мной – и вы с Настей. Пойми, Ян, я испугалась не за себя – за тебя и дочь. Тут мне и сделали предложение остаться и пойти в абвер. Что было делать, чем зарабатывать на жизнь? Идти на панель или в содержанки? К тому же в случае отказа я попала бы в число неблагонадежных лиц, а это грозило лагерем… Пришлось соглашаться.