Буркнув Кате «здрасте!», я сделал вид, что увлечен рассказом Бадеевой о зарождении первых марксистских кружков в России и мне совершенно не важно, кто мой сосед. Но это с виду, а сам лихорадочно соображал, что бы такое — веское, значительное, яркое — сказать Кате. Может, сострить по поводу ее несбывшейся «угрозы» взять надо мной шефство?
Но Башкирцева опередила меня:
— Антон, у тебя запасного стержня не найдется? У меня паста кончилась.
С трепетом я принял на себя слабый свет ее глаз, теплых, ироничных, но еще будто не разбуженных; их сторожили симметричные дуги бровей.
— Стержня нет. Возьми мою ручку, я все равно не записываю.
— А вот это зря. Бадеева — умница. Так что конспект пригодится, пиши. Я у Вероники спрошу, у ней наверняка найдется, она запасливая.
Второй парой была история древнего мира. И тот, кто вводил нас в нее, был явным антиподом Бадеевой.
Август Викторович Ламашин источал здоровье и полноту жизни изо всех пор — нос-гурман, шумно вбирал в себя потоки воздуха, румяные щеки колыхались при резких движениях, круглые глубинные зрачки овальных глаз с наслаждением и живостью выглядывали из-под лихо загнутых ресниц; полновесный животик пока еще скромно прятался за вольно обвисшей рубашкой свободного покроя; Ламашин появлялся в аудитории, белозубо похохатывая (обычно кого-то из коллег оставляя за дверью: до этого шумно, сочно спорили), отпускал какую нибудь шуточку, адресованную всем, проходил мимо стульев и столов, иной раз замедляя шаг, рассматривая чью-то девичью красиво убранную головку — эту «слабиночку» мы сразу распознали.
Весьма часто Ламашин отвлекался от основной темы, бросал на полдороге древность и начинал сыпать шутками, прибаутками, вполне приличными, но смешными до коликов в животе анекдотами. Аудитория восхищенно гоготала.
Но странная вещь: с первых дней между Ламашиным и Башкирцевой (красавицей!) установились сложные отношения, которые то и дело обостряла сама же Катя. Иной раз после «отступления от темы» в установившейся тишине раздавался голос Башкирцевой — возбужденно-резкий, взлетающий вверх, как ракета. Она… критиковала Ламашина. Первое время Август Викторович почему-то не реагировал, но однажды, когда услышал от Башкирцевой в свой адрес: «Боже, какая пошлость!», — не утерпел, приподнялся (кровь бросилась в лицо) и прорычал:
— Башкирцева, вы ведете себя не умно!
И брови его, похожие на маленькие треуголки, сошлись над плоской переносицей.
— Вы так считаете, профессор? — откликнулась Катя.
Мы все притихли. Никто и в толк взять не мог, отчего Башкирцева так явно «нарывается»? Ведь интересно, весело проходит время, да не такие уж и пошлые анекдоты рассказывает Ламашин… Нет, ничего не понятно.