И ещё о воскресенье. Никак не кончается этот день!
На понедельник нам ничего не задали читать, а только писать и решать задачки. Марину уложили после обеда спать, а я сел делать уроки. И только сосредоточился, как Марина приоткрыла бабушкину комнату и громко спросила:
— А во рту родинки бывают?
Я сразу посадил кляксу, а мама затопала на Марину ногами, и та исчезла.
Мне надо было всё решить и написать поскорее. И я писал, писал, писал… Буквы выскакивали из-под пера кособокие и словно танцевали.
Мама сморщилась от моей писанины, как от лимона.
— Что с ним делать!.. — плаксиво, как маленькая, проговорила она. — У меня уже сил нет с ним заниматься…
— И в школе стал невнимательным, — добавила бабушка. Она вязала носок, но на вязанье совсем не смотрела, пальцы сами знали, что делали. — Учительница, Мария Сергеевна, жаловалась… Что с тобой происходит, Женик?
— Ничего не происходит, — буркнул я.
А папа как будто смотрел в газету, но ничего там не читал.
— Если грязно написал — пусть перепишет. И не один раз, а три! Иначе мы никогда у него не воспитаем терпения и усидчивости.
Мама на это заметила:
— У меня нервы не железные — стоять над ним! И усидчивости так не воспитаешь… Только отвращение к учёбе. Он и близко подходить к тетрадям будет бояться.
Что ответил папа — а он, конечно, не промолчал, — я не слышал, так как выбежал из квартиры. Меня уже давно ожидали ребята — идти к дяде Левону.
Спустился на третий этаж, к дверям профессора Дервоеда, — пыхтит навстречу Жора.
— Быстрее!.. — выдохнул он. — А то без тебя хотели идти!
Я уже знал, где квартира Левона Ивановича. В не нашем подъезде на втором этаже. Только ещё ни разу мы к нему не заходили.
У подъезда топчутся Вася, Серёжа и Павлуша с Генкой. Все держат над головой правые руки. Задрали и мы с Жорой, и все двинулись в подъезд.
На дверях дяди Левона прибита цифра «28». Жора присел, обхватил сзади за ноги Генку (он самый лёгкий) и — э-эп! — поднял к звонку.
Генка нажал кнопку.
И дверь сразу отворилась. На пороге — Левон Иванович. Одет по-домашнему — в широченных пижамных штанах и майке. Улыбается:
— Салют, салют, «артековцы». Заходите.
В коридоре было тесно. Мы еле пролезли по одному. Старый всё-таки дядя Левон, грузный.
— А ваша тётя не будет ругаться, если грязи нанесём? — говорю я.
— Не будет, не будет… А намусорим — сами и уберём. Лады? Мы же «артековцы»!
Квартира дяди Левона всего из одной комнаты и кухни. И вещей совсем немного: два шкафа, в одном сквозь стекло видны книги, диван-кровать, немного в стороне от него, ближе к окну, низенький, как детский всё равно, столик. На столике орехи-фундук в вазе, стакан с карандашами, стопка книг и газет, настольная лампа. На весь пол ковёр, он заходит под два мягкие и один не мягкий стул возле столика. Все стены в квартире увешаны картинами и картинками в самодельных рамках: и лес, и одинокие деревья среди ржи, и река, и окраина города с козой…