— А люди? Что скажут?
— Люди? При чем они?
— Семье скажут, опозорят.
— Моя семья — двое детей да внуки. Вот и все…
— А жена?
— Уехала она от меня. С другим. Он первой ее любовью был. Считала погибшим. А он в плену был. Потом уехал в Америку. И написал ей оттуда. У нас дети были маленькие. Вырастили их. Она показала его письма мне. Сказала, что любит по- прежнему. Я и простился с нею, — вздохнул Дегтярев.
— А дети как же?
— Семьи у них свои. О ней не вспоминают. Как и я. Теперь уж на пенсию не прошусь. Отдых не в радость будет.
— Она пишет?
— Нет! Зачем?
— Но столько лет прожили вместе!
— Не надо, Даша. Она всегда жила одна. Я редко был дома. Но у меня были иллюзии, думал, что любим. А она жила без сказок. Легко ли ей было столько лет жить с нелюбимым? И ведь молчала, терпела, детей растила. Это подвиг. За что же я злиться на нее должен? Спасибо, что не предала, не бросила детей на полпути. Я ей счастья желаю. Она заслужила его долгими годами. И не говори плохо о ней, — попросил Дегтярев и, отвернувшись от Дарьи, видно, так легче было, продолжил: — Я, кроме нее, никого любить не смогу.
Дашка похолодела от этих слов. Ей снова стало одиноко, тоскливо. У нее тоже отняли сказку, которую придумала, чтобы легче скоротать одиночество. А теперь от нее ничего не осталось.
— Так возьмешь в постояльцы? — спросил Дегтярев.
— Ты мужик, Семен. Свое горе всякому легче в одиночку перенести. Когда на сердце пусто, никто уж не порадует и не согреет. И моя забота — не в помощь. Мне б себя удержать. Ты сильный. Сумеешь сам. Я чужих в доме не люблю. Отвыкла. Прости, — встала Дашка из-за стола.
Дегтярев понял. Й, быстро надев сапоги, вышел со двора.
Дашка металась всю ночь. Нет, она уже не плакала. Слез не было. Молча обдумывала все, что произошло за день.
«Может, стоило согласиться? Пусть бы жил. Глядишь, привык бы. А там видно было бы. Ну зачем я, дура, рубанула сплеча? Сама прогнала. А мужик еще от горя своего не остыл. И теперь уж не воротится», — кусала Дашка подушку.
Заснула она лишь под утро тяжелым больным сном.
Проснулась от громкого стука в окно и истошного хриплого крика:
— Дашка, курва, баня горит!
Баба как была в ночной рубахе, так и кинулась во двор. Но спешно вернулась в дом накинуть халат. Руки дрожали, не попадали в рукава. Не заметила, что надела халат наизнанку. Помчалась баба по улице босая, растрепанная. Увидела столбы дыма над баней. Отчего это могло приключиться? Ведь вчера не топила баню. Никто в ней не мылся. Почему же тогда она горит?
Пламя вырывалось с чердака. Его заливали, выплескивая ведрами воду. Живая цепь людей из милиционеров, работяг, условников передавала ведра из рук в руки.