— О Роберт, — прошептала она.
Подавшись ко мне, она закрыла глаза и одной рукой обняла меня за шею. Снова поцеловала меня и открылась мне навстречу. Я почувствовал ее дыхание, тепло, запах, который был знаком только мне и моему брату. И подумал, что не все еще потеряно.
Вдруг она вырвалась.
— Я уже не в том возрасте, — сказала она.
Оправила платье и посмотрелась в боковое зеркало. Сказала, что ей пора домой. Дети одни. Я отвернулся. Темнело. Через боковые окна слышался шум реки. За деревьями текла Опо, белая в сумерках. Талая вода все больше размывала берега, и я подумал, что просиди мы в машине лет сто — и нас, наверное, попросту унесло бы рекой.
Она сказала:
— Мы больше не можем встречаться, Роберт.
Я невольно усмехнулся. Хотя было совсем не весело. Я сидел перед больницей в моей «вольво» и слушал радио. Ждал, что она позвонит. Ждал, что она передумает. Ждал, что она будет жалеть. Она всегда жалела. Всегда передумывала.
В этот раз она не пожалела.
Позвонил Мартинсен. Приглашал выпить пива в отеле. Говорил, что разочаровался в коллегах. Слишком молодые и заурядные. Я не спеша поехал к центру. Подумал, что Мартинсен молодец. Он из тех людей, что постоянно в движении, для которых остановиться означает умереть. Он знал, что ему нужно. Вот что отличает журналиста от того, кто только думает, что он журналист. Чутье. Стремление. Желание проникать в тайны.
Помню, я читал биографию Виджи, самого первого фотографа бульварной прессы. Так тот спал в одежде, у него в машине лежала полицейская рация, а на события был особый нюх. В шляпе и с сигарой в зубах прочесывал он Нью-Йорк в поисках свежего трупа. И часто оказывался на месте преступления раньше полиции. Вспышки его фотоаппарата освещали темные переулки. А наутро Виджи продавал фотографии с места убийства или несчастного случая тем вечерним газетам, которые больше платили.
Когда я вошел в бар «Лотефосс», все посетители как один подняли на меня взгляд. Как будто вошел чародей, который избавит их от всех бед. Но, увидев, что это всего лишь я, они снова уставились в свои стаканы. В Одде был тихий вечер. Сейчас все вечера в Одде были тихими. Одда была похожа на Мемфис после Элвиса.[5]
— Ну как? Начали линчевать? — спросил я Мартинсена.
Он сидел в баре с журналистом из газеты «Афтенпостен» — очевидно, своим знакомым. Тот представился и сказал, что «Афтенпостен» интересно, верю ли я в версию об убийстве. Я пожал плечами. Сам «Афтенпостен» считал, что это непременно должно быть убийство. Он ухмыльнулся и сказал, что убийство ему необходимо. Вот уже несколько недель подряд затишье. Надоело сидеть за столом и отвечать на звонки. Удивительно! — сказал «Афтенпостен». Вот уже двадцать лет он пишет для криминальной хроники, и обычно вокруг столько чертовщины, что не успеваешь разобраться с одним сюжетом, как приходится хвататься за другой.