Катя приняла подарок. Борис никогда никому ничего не дарил, а тут вдруг… Но зная нрав мужа, она отвезла картину к родителям. Догадывался ли Алик, что у нее кто-то есть? Катя не задавалась этим вопросом, ей было все равно. Сам Алик ничего такого не говорил, ни о чем не спрашивал. Но встречи с необузданным художником, как ни были редки, все больше становились Кате в тягость. Надоели его грубость, невольная, бессознательная жестокость.
Борис не понимал никаких обязательств, слова «работа», «сын» были для него пустым звуком. Он жил в своем мире, стремился к признанию, но, будучи худшим врагом самому себе, делал все возможное, чтобы оттолкнуть почитателей. В артистической тусовке его картины считались слишком «хардкор» [11]. Они и вправду производили гнетущее впечатление. Более светлые кое-кто хотел бы купить, но Борис, как всегда, требовал все или ничего.
Постепенно Катя начала от него отдаляться, приезжала в мастерскую все реже. Когда Борис звонил, отговаривалась занятостью. Потом страшно винила себя. В ретроспективе ей казалось, что все можно было предвидеть, исправить, предотвратить…
Их тяжелая, безрадостная связь длилась всего около полугода, они уже совсем вроде бы перестали видеться, но окончательного разрыва, какого-то финального объяснения не было, еще сохранялась, казалось ей, возможность съездить на опостылевшую Верхнюю Масловку…
В одной книге она прочитала, как американский писатель Трумэн Капоте, тоже крепко злоупотреблявший бутылкой, однажды до того напился во время авиарейса, что его пришлось «слить из самолета». Вот и Борис Татарников в своем пьянстве постепенно достиг жидкого состояния. А когда достиг, выплеснул себя в окно. В то самое окно с выломанным запором, которое он один умел открывать грубой силой.
Катя узнала о случившемся из новостей по телевизору. Ей никто ничего не сказал: никто ведь не знал, что она имеет какое-то отношение к самоубийце. Она поехала на Масловку. Дверь мастерской была опечатана. Тогда Катя пошла в домоуправление. Там ей дали телефон хозяина мастерской, уехавшего в Италию, на виллу Абамелек. Он просил звонить в экстренных случаях, но у домоуправления денег не нашлось на международный звонок, а не самая богатая в мире Катя Лобанова позвонила.
– Вот черт, как некстати, – подосадовал хозяин мастерской, художник академического направления. – Ну никак я не могу сейчас приехать. Думаете, вилла в нашем распоряжении? Да у нас тут закуток, люди годами ждут такой возможности. Вот что: я вам дам телефон поверенного, у него генералка, не сочтите за труд, созвонитесь с ним, а? Я вам буду по гроб обязан.