И т о г д а ш н и й Арсений, слушая эти речи своего друга, безмолвствовал, не противоречил...
Но если т о г д а ш н и й Арсений, во времена японской войны, едва ли не вторил призывам большевистских листков: "Кончать кровавую авантюру!"; "Долой Николая Кровавого!"; "Да здравствует демократическая республика!", если т о г д а ш н и й доходил даже до того, что на одном из своих молокосдаточных станов говорил мужикам, что не надо, дескать, давать царю новобранцев, что любой ценой, а надо кончать войну, то т е п е р е ш н и й Арсений Тихонович Шатров, несмотря на гневный свой ропот и выкрики, среди близких людей, против "кретина в короне", против "гнилого продажного правительства", против Александры и "Распутинско-Штюрмеровской камарильи", был решительным противником даже и дворцового переворота, даже и замены царствующего Романова его братом Михаилом. А подспудные слухи об этом, слухи все более и более ширившиеся, давно уже доходили и до него через всезнающего Кошанского. Но т е п е р е ш н и й Шатров и слышать о том не хотел: "Нет, нет, господа, во время войны с Германией - да это же наверняка развал фронта, неизбежное наше поражение!"
И заявлял себя сторонником взгляда, который выражен был в газетной статье депутата Маклакова еще в минувшем, девятьсот пятнадцатом году: опасно-де на краю бездны сменять шофера, даже и пьяного, беспутнейшего, вырывать у него руль!
Что же касается войны, то без полного разгрома Германии, без проливов, без креста на Святой Софии, - о таком мире он и слышать не хотел, считал это гибелью России.
Вот почему Кедров и счел за благо не отягощать его ныне никакими сведениями о работе партии против войны и о своей собственной подпольной работе.
Впрочем, что большевики, а следовательно и Матвей Кедров, от самого начала провозгласили: "Война - войне", это-то Арсений Тихонович, конечно, знал. Он как-то высказал даже Матвею с чувством горечи и сожаления, что вот, дескать, куда приводит отрыв от родной почвы, длительное пребывание за границей: если уж твой Ленин, человек, вижу по твоему поклонению, совершенно исключительный, - и тот не в силах понять, что если мы, русские, последуем его призывам, то немецкие социалисты и не подумают! А Вильгельм, Гинденбург с Людендорфом рады-радешеньки будут! Ну, и что в итоге? А в итоге мы, Россия, столетия стонать будем под пятой германизма!
Переубедить Матвея он отнюдь не надеялся. Но искренне был убежден, что в его теперешнем положении - волостного писаря, то есть у всех на виду, да еще в военное время, когда за пораженческую агитацию могут и веревочку на шею, особенно ему, Кедрову, еще и до войны имевшему смертный приговор, побег из ссылки, живущему под чужой фамилией, - Матвей держит себя благоразумно. Об этом наедине Арсений Тихонович слезно его и предостерегал.