А за тем он, не говоря ни слова, одним движением широко развел ей колени и опустил между ними свою черноволосую голову.
Она ахнула и попыталась увернуться, однако его рука удержала ее в прежнем положении.
— Погоди! — Она попыталась свести колени вместе. Он поднял лицо и взглянул на нее.
— Да, конечно, — хрипло сказал он. — Ты образумилась.
— Нет, — прошептала она. — Просто… Просто…
Он погладил волосы у нее на лбу.
— Что?
— Ты прав. Я ничего не знаю об этом. Не знаю, что нужно делать. Ты не расскажешь мне?
Роуленд задумался над ее словами.
— Ладно, Элизабет, — спокойно сказал он, располагаясь рядом с ней. — Но тут мало, что нужно говорить. — Правой рукой он расстегнул брюки. — Это та часть меня, которая соединится с тобой. — Он заметил, что в ее глазах на мгновение блеснула неуверенность. Горло судорожно сжалось, и Элиза встретилась с его взглядом.
— Это совсем не так, как…
Его рука слегка дрожала, когда он принялся снимать брюки.
— Я говорил тебе, что это плохая идея.
— Я не боюсь.
Это почти взорвало его.
— А надо бояться, — возразил он. — Я говорил тебе, что мужчина, то есть я, берет, причиняя тебе боль. — Он снова приник к ней и закрыл глаза. Он рассчитывал на то, что остановит ее. Но ошибся. Женщина, у которой хватает храбрости участвовать в скачках в Аскоте, его не испугается.
Спустя мгновение он ощутил легкое, прохладное прикосновение ее маленькой ладошки, ласкающей его плечо, локоть и спускающейся к бедру.
Он шумно выдохнул.
Она пробормотала что-то такое, что не отложилось в его мозгу. А затем ее рука заскользила по жестким волосам на его груди, после чего спустилась к впадинам на животе.
Ее прикосновения были робкими и нежными, и ему захотелось закричать от удовольствия.
Она остановилась.
— Можно, я дотронусь до…
Он категорически произнес:
— Нет.
Она продолжила ласкать его грудь, ее ладонь при этом слегка дрожала.
Он застонал, когда ее ладонь скользнула вниз и прикоснулась к чувствительной плоти.
В мгновение ока он оказался на ней, его обуяло неодолимое желание.
Элизабет поцеловала его в горячее надбровье, и он сумел занять устойчивое положение.
Дыхание ее участилось, глаза подернулись истомой, когда он раздвинул шелковистые складки. Румянец заиграл на ее щеках, она, казалось, не смела поднять на него глаза. Она тихонько застонала, и он, воспользовавшись моментом, ввел палец внутрь. Она приподняла бедра навстречу его ладони.
Господи, на что он дал согласие?
Она издала невнятный звук, и этим обозначила точку невозврата, точку сумасшествия, которую не в состоянии одолеть ни один смертный. Раньше такого никогда не было. Он никогда не терял контроля над собой. Однако эта нынешняя ноющая боль гнездилась слишком глубоко, и он не мог с ней совладать.