— Взвод… за мной.
— Алексей, что ты делаешь? — возмущается Сухорученко. — Да он, Даниарка, тебя сейчас за воротами прикончит со всем взводом. Там их тысячи.
— Как кричит! Как ишак, кричит! — усмехается Даниар. — Если криком можно было бы строить, целый город построил бы.
— Давай, Гриневич, команду, — никак не может угомониться Сухорученко. — Давай ударим в клинки на ура! Пойдем в крепость вызволять Морозенко.
Но Гриневич только отмахивается. Он зол на него.
— Проморгал ты, брат, все. Безобразие. Тебя за это в трибунал надо, товарищ Сухорученко.
Сухорученко отступает в тень.
Мечется пламя самодельных факелов. Бойцы выстроены. Руки сжимают ложа винтовок, глаза устремлены на Гриневича.
Тихо говорит Гриневич, но все хорошо слышат. Он прощается с отрядом, инструктирует командиров.
Вот уже он на коне и выезжает бок о бок с Даниаром из ворот в узкую улочку, сжатую безмолвными домами и дувалами. Темно. Завывает ветер. Гриневич кричит в ухо Даниару;
— Сейчас встретим твоих, друг Даниар. Прикажи им сидеть тихо. Если что, имей в виду. Пуля — она длинная, далеко достает.
— Друг, почему такое говоришь другу, а? Ты жизнь сейчас мне сохранил. Что, я не понимаю? Теперь ты кунак мой. До смерти кунаком будешь, — вздыхает сокрушенно Даниар, но едва метнулись в конце поворота тени конных людей, он успокоительно кричит: — Я Даниар. Я еду с русским командиром в крепость. Все спокойно.
Но неспокойно у Даниара на душе. Да, этот его русский друг оказался не очень-то простодушным. Перехитрил его командир — хитрец из хитрецов. И он, Даниар, сейчас пленник, только беспомощный пленник, не знающий, как через мгновение повернется его жизненный путь и что с ним случится. Вот почему его вздохи, глубокие и искренние, нарушали тишину, в которой ехала по пустынным улицам небольшая кавалькада всадников. Очень огорчился Даниар, ярость грызла ему душу и сердце, и временами он начинал даже скрежетать зубами, но тихо, только бы не услышал командир и не догадался.
Но Гриневич уже догадался. И если он ехал в крепость почти на верную гибель, то только чтобы спасти не себя, а гарнизон.
Подъезжая к воротам, он пощупал кобуру.
— Сейчас мы въезжаем в крепость, — негромко прозвучал в темноте голос Гриневича. Даниар отчетливо в своем воображении представил его сухое лицо и губы с суровой складочкой в уголках рта, и ему стало не по себе. — Вы, достопочтенный Даниар, будете тихим и смирным, как подобает умному человеку. Вы ничего не скажете неподобающего, ничего не сделаете неподобающего. Согласны?
Слово «согласны» прозвучало угрозой, совсем как «поберегитесь», и Даниар отлично это понял. В течение всего пребывания в крепости он ощущал присутствие по бокам и за спиной вплотную державшихся красноармейцев.