— А другие…
— Какое нам дело до других? Я ведь с тобой.
— Эд, ты меня не покинешь?
— Никогда, братишка.
— Ты пойдешь со мной?
— Пойду с тобой.
— Я буду держать тебя за руку и не отпущу. И так мы пойдем.
— Хорошо. Только ты не смей на меня смотреть. Договорились?
— А почему так?
— Не спрашивай. Только дай слово.
— Даю, — прошептал я и схватил брата за теплую руку. — Обещаю.
Мы встали, взялись за руки и пошли.
Вышли из парка, пересекли улицу Стучки, Кирова. Постояли у кинорекламы «Риги» и «Спартака», прошли мимо книжного и свернули на улицу Ленина. На другой стороне стояла милиционерша со свистком. Нам не надо было переходить. Пусть свистит на здоровье. Зашли в «Соки» и взяли сухого вина по шестьдесят одной копейки за стакан. Оно было отвратительно холодное. Миновали улицу Дзирнаву, церковушку, улицу Лачилесиса. Машин не было, и мы перешли на красный свет. Заглянули в антикварный магазин, посмотреть, что там. Кое-какие акварели нам понравились, но не настолько, чтобы ломать голову, как их купить.
Вышли, стали поджидать троллейбуса, чтобы ехать домой. Какая-то жаба с двумя чемоданами едва не налетела на Фредов альбом. Я едва успел отдернуть руку с пластинками.
Я был страшно рад, когда опять встретился с Дианой. Солнце сползало в море красным овалом в лиловый пух.
Мы бродили по берегу.
Она была в черном плащике из какой-то синтетики и клетчатом берете.
От моря тянуло холодком, и мне было зябко в тонкой курточке.
— Чем кончилась инвентаризация в твоей галантерейной лавочке? — поинтересовался я.
— Нормально, — засмеялась она. — Ина, правда, боялась недостачи и два раза сбивалась со счета.
— Ина всегда переживает по пустякам.
Я обнял ее за плечи.
— Твой плащ холодный, как панцирь у старой черепахи.
— Бедный мой черепашонок, ты совсем окоченел!
— Пока держу тебя в объятиях, мое сердце пылает огнем и греет меня изнутри, — засмеялся я, и она так жалостно взглянула на меня, словно я был при последнем издыхании.
— Ну, ну, — усомнилась она, — хотела бы я посмотреть, насколько согреет тебя любовь, скинь ты хотя бы курточку.
— Это было бы неэстетично, — сказал я. — А Яко однажды сочинил стишок на эту тему.
Моя пестрая черепашка
Выползла из своей рубашки.
Она теперь не черепашка,
Она ползучая замарашка.
И это четверостишие показалось нам таким потешным, что мы хохотали до упаду.
Когда свернули в дюны, Диана сказала:
— А стишок-то, может, вовсе и не смешной?
— Что в нем серьезного?
— Разве мы не носим панцири вроде черепах? А когда их сбрасываем… Дай сигарету.
Она закурила и сразу же бросила.
Нагнула мою голову и прижала к своей щеке.