— А дальше?
— Что — дальше?
— У тебя есть машина. Куда ты поедешь?
Я не знал, как на это ответить. Если подумать, в самом деле, а куда?
— За город, — сказал я.
Энтони усмехнулся.
— Энтони, что с тобой сегодня? — спросил я.
Он посмеялся, налил себе вина.
— Тебе наливать не стану. Этого греха не возьму на свою душу. Может, когда меня будут в аду смолить в котле, то скостят за это несколько часов.
— Энтони, а трудно писать маслом?
— Нет, — ответил он.
— Тогда ты счастливый. Вот у меня ничего бы не получилось.
— А ты пробовал?
— Нет, но я так предполагаю.
— Писать, Иво, нетрудно, — сказал Энтони. — Но это противно. Если ты знаешь, что твоя картинка годна висеть только у какого-нибудь олуха в спальне. И больше ни на что. Если ты знаешь, что недостает добра, которое очень обыкновенно именуют талантом. Это печально, Иво. Сколько их, таких холстомарателей, шатается по белу свету. И сознавать, что ты один из них, горько, Иво. Кошмарно горько. Это не жизнь…
Энтони налил себе, рука у него задрожала, несколько капель пролилось на скатерть.
— А что же такое жизнь, Энтони? Ты можешь мне это сказать?
— Что такое жизнь? А ты еще не почувствовал?
— Толком еще не понял.
— Жизнь? — Он посмеялся и закурил «Приму». — Ну и чудной же ты парень, Иво!
Я тоже закурил, но «Элиту». Мне вообще нравятся сигареты с фильтром. Тогда табак не лезет в рот.
— Я тебе сперва скажу, что такое не жизнь, а потом что есть жизнь, — сказал Энтони, с наслаждением затягиваясь.
— Элвира, а Элвира! — ни с того ни с сего позвал он официантку, но, когда та подошла, сказал, что передумал. Он здесь, как видно, был завсегдатаем, потому что Элвира шаловливо ткнула его кулаком в спину и, посмеиваясь, ушла.
— Жизнь, Иво, это тебе не розарий, — сказал он. — Жизнь — это сортир, где люди дерутся за место на унитазе.
Мне стало смешно.
— Что за муру ты несешь, Энтони? Какая связь у жизни с сортиром?
— Я тебе уже сказал.
— Ну нет уж, жизнь — это никак не сортир. Тут я с тобой не согласен на все сто процентов.
Он опять как-то забавно поглядел на меня и сказал:
— Так что же тогда жизнь?
— Мне как-то трудно на это ответить, Энтони, — сказал я, поскольку действительно никогда над этим вопросом не задумывался.
— Тем не менее, Иво, попробуй мне ответить.
— Ну, жизнь, — замялся я, не в силах собраться с мыслями. — Ну, жизнь… Жизнь — это что-то совсем другое. Что-то вроде большого-пребольшого, светлого-светлого мира. Как огромный сад, где каждый цветок цветет и пахнет по-своему. Никто цветов не срывает, не мнет, и они цветут и пахнут на радость себе и другим. И нет разницы — полевой это цветок или сама роза. Они только цветут, и каждому так хорошо на душе, что если он еще и не цветок, то превращается в цветок, и цветы покрывают весь земной шар. Ты пойми, Энтони, что я хочу сказать. У меня это выходит бессвязно и, возможно, не вполне понятно, но ты знаешь — весь мир, он как сад, где птицы и пчелы могут жить без страха. Хоть цветы в нем и разные, однако это один большой сад. И нет вражды. Потому что ведь в этом саду, от полюса до полюса, все добрые, как цветы…