— Не бойся, не обидят. А уж помочь бродяге — это для них первое удовольствие.
Ньюхаузер сдвинул на затылок ковбойскую шляпу, открыв ярко-белую, как бы нарисованную на загорелом лице полосу лба.
— Куинн, когда я думаю, что сейчас оставлю тебя здесь, то чувствую себя последним гадом, но у меня нет выбора. Я знаю, что с тобой все будет в порядке. Ты молодой и здоровый.
— А также голодный и бесприютный.
— Тебя накормят и напоят в Башне. Потом доберешься как-нибудь до Сан-Феличе.
— Башня, — повторил Куинн. — Вот, значит, куда ведет эта дорога?
— Да.
— Они фермеры?
— Что-то растят, — неопределенно ответил Ньюхаузер. — У них… м-м… натуральное хозяйство. Так мне рассказывали. Сам я их никогда не видел.
— Почему?
— Они не любят, когда к ним ходят.
— Тогда почему ты уверен, что меня встретят с распростертыми объятиями?
— Ты бедный грешник.
— Значит, у них религиозная секта?
Ньюхаузер качнул головой, но Куинн не разобрал, утвердительно или отрицательно.
— Я же сказал, что никогда у них не был. Но кое-что слышал… Какая-то богатая старуха, которая боялась умереть, построила пятиэтажную башню. Может, она считала, что так ей удобнее будет добираться до неба. А может, хотела получить преимущество на старте. Знаешь, Куинн, мне правда пора.
— Погоди, — стараясь говорить убедительно, сказал Куинн. — Давай поступим разумно. Я еду в Сан-Феличе, потому что там у меня живет друг. Он мне должен. Ты получишь полсотни, если довезешь меня до…
— Не могу.
— Но это больше, чем по доллару за милю!
— Извини.
Стоя на обочине, Куинн смотрел, как машина Ньюхаузера исчезает за поворотом. Когда замер звук мотора, наступила абсолютная тишина. Ее не нарушало ни щебетание птиц, ни шорох веток. Такой тишины Куинн не слыхал прежде никогда и в какой-то момент подумал даже, что, наверное, оглох от голода, бессонницы и жары.
Ему не слишком нравился звук собственного голоса, но в ту минуту он внимал себе с удовольствием. Он готов был слушать даже себя, чтобы хоть чем-нибудь заполнить тишину.
— Меня зовут Джо Куинн. Джозеф Редьярд Куинн, но про Редьярда я обычно помалкиваю. Вчера я находился в Рино. У меня была машина, работа, шмотки, девушка. Сегодня я стою посередине куличек, и у меня нет никого и ничего.
Ему случалось попадать в переделки, но тогда рядом были люди: друзья, которым можно было довериться, посторонние, которым он мог растолковать что к чему. Он всегда гордился тем, что умеет разговаривать с людьми. Теперь это не имело значения, слушать его было некому. Он мог бы заговорить себя до смерти, и ни один лист не шелохнулся бы на дереве, ни одна букашка не побежала бы резвее.