Во Владивостоке почти все они живут в одном доме, на улице Менжинского. Это большой, шумный и, по правде сказать, не очень уютный дом. Сейчас на окраинах строят лучше. Впрочем, им, солдатам невидимого фронта, в те короткие часы, когда удается приехать отдохнуть, он кажется почти раем — дом, полный гомона телевизоров, детского смеха, теплых домашних запахов. Он кажется им таким еще и потому, что ни один из них не знает, в какую минуту на лестнице рассыплется торопливый стук каблуков посыльного:
— Срочный вызов!..
Это значит, война продолжается.
О гуманизме подлинном и мнимом. — Дядя Коля и Пахарь. — Не прощайте «сердоболия»! — Рядом с памятником солдату
Эти записки были закончены лишь наполовину, когда у меня возникла необходимость еще раз встретиться с майором Шевченко.
Так вот, при встрече с Шевченко я не удержался от вопроса, о котором, сказать по правде, жалею до сих пор — таким вежливым, отчужденно холодным вдруг сделался взгляд майора. А спросил я у него вот о чем: действительно ли он верит в возможность исправить вчерашнего преступника?
— Если бы речь шла только о наказании, а не об исправлении, — сухо произнес он, — я бы, наверное, первым ушел из милиции. Ведь тогда потеряла бы смысл наша работа: одни совершают преступления, другие их ловят, — и так, что же, до бесконечности? Поймал — посадил — выпустил — поймал. Замкнутая цепь!..
И тут впервые я увидел, как он может измениться до неузнаваемости. Изменилось все: голос, взгляд.
— Вот тут у нас во Владивостоке, на Дальзаводе, есть один паренек. Я вас при случае с ним познакомлю, только не делайте этого, пожалуйста, сами, без меня. У него такие семейные обстоятельства, что вы своими расспросами можете ему навредить... Женился недавно!..
Он задумался, умолк, потом продолжал — негромко, глядя куда-то в пространство:
— Я с ним познакомился на следствии. Между прочим, сам брал всю эту группу. Там сплошь подростки были, и только Кирза, главарь, — тот, по-моему, уже безнадежный. Рецидивист.
И вот представьте себе: сидит передо мной парень с чистыми, почти младенческими глазами. Веснушки по всему лицу. Что-то очень крестьянское, домашнее во всем облике... Я потом узнал, что и кличка у него была Пахарь. Ну, какой из тебя, думаю, жулик? За версту ж видно — не для этих дел рожден. А он — нет, я, мол, не хуже других. Не только свою, но и чужую вину на себя берет.
Осудили их, дали различные сроки, а я нет-нет да и вспомню этого веснушчатого Пахаря: как-то он там?..
Лет пять прошло. Однажды был в командировке в Уссурийске. Слышу, кто-то меня окликает. Оборачиваюсь: Пахарь! «Вышел?» — «Вышел, дядя Коля. Вернулся к отцу, в деревню, а он мне: видеть тебя не желаю, бандюга! Катись, откуда пришел... Мать, правда, кое-как успокоила его, но я все равно решил: раз так — не буду с ними жить!..»