– Ты дочь, которая лжет отцу, любящему тебя более всех на свете…
– Да, – с отчаянием произнесла Мэри, слушая собственный голос как бы с изумлением, до такой степени чужим он ей казался, и даже глаза закрыла от того, что сейчас произойдет. – Да, я… я… у меня это было, я… лишилась… лишилась…
Она запуталась в словах, но император и так все понял.
Мэри думала, что отец закричит, может быть, отвесит ей пощечину, но нет – он молчал.
Мэри робко открыла глаза и даже покачнулась от неожиданности: более бесстрастного лица она никогда не видела у отца – даже на портретах в нем было больше жизни.
– Кто он? – спросил император таким же спокойным голосом, каким спокойным был его взгляд.
– Не знаю.
– Как не знаешь? Это произошло во дворце?
– Нет. Однажды я сбежала… я хотела побывать… посмотреть… хотела побывать в балагане и посмотреть фокусника, а потом… потом я прыгала через костер, у меня обгорела юбка, он повел меня в Гостиный двор покупать новую, а там в лавке никого не было, я стала переодеваться, и…
– Он набросился на тебя? Он взял тебя силой? – быстро спросил Николай Павлович, и в голосе его прозвучала такая отчаянная надежда, что у Мэри вновь налились глаза слезами. И лицо Грини всплыло перед ней, и ожил на губах вкус его поцелуев, и она поняла, что не может предать этих поцелуев, да и себя – ту, безумно счастливую от того, что узнала неизведанное, – ту себя она тоже не может предать.
– Нет, – слабо улыбнулась Мэри, вспоминая его блаженный стон, слившийся с ее стоном… столь же блаженным. – Это случилось по моей доброй воле.
Отец отвернулся. Мэри с ужасом увидела, что его плечи дрожат.
– Папочка! – воскликнула она жалобно. – Папочка, прости меня! Я больше не буду!
– Не будешь? – с кривой усмешкой повернулся император, и Мэри даже задохнулась от радости, не увидев слез в его глазах, – о нет, этого она не перенесла бы! – Нет, Шуйский, не клянись! – с кривой улыбкой процитировал он Пушкина. – Будешь! Ты слишком похожа на меня… я должен винить только себя, нашу природу…
Мэри встрепенулась было, как пойманный зверек, почуявший лазейку, но тут же кривая усмешка на губах отца показала ей, что она рано обрадовалась.
– Ты не только моя дочь, но и дочь своей матери, – сказал Николай Павлович. – С той минуты, когда я увидел ее, я знал, что она будет добрым ангелом моей жизни. И я надеялся, что ты станешь добрым ангелом своему мужу.
– Я могла бы! – страстно воскликнула Мэри. – Барятинский… если бы ты согласился… и я никогда не покинула бы Россию!
– О нет! – брезгливо воскликнул отец. – Я не столь низок, чтобы просить этого смелого, великодушного человека прикрыть грех моей дочери.