Меньше всех приветствовал пробуждение в Анне материнского инстинкта взрослый Сергей. Он по-прежнему часто забирался к ней в 402 после отбоя. Жаловался, что снова целый вечер был вынужден искать её. Не спорила, хотя знала, что всё это время он провёл в телевизионной, которую она терпеть не могла, потому что в Колонии сигнал ловился неправильно по времени, и серии фильмов показывались вперемешку – неясно, что раньше, что позже.
Сидела, обняв колени руками, в голове плыл сизый туман от усталости и голода. Иногда он шептал слишком нудно, тогда соседи тарабанили в стенку во сне. Из-за разговоров почти не хватало времени на интимные отношения, но это обстоятельство только радовало Анну.
– Если ты считаешь, что им оно надо, то ошибаешься, – бубнил он. – Тебе лишь бы твою идею фикс выполнить – с кем-то повозиться, но ты никого не любишь – это и ко мне относится, и к ублюдочкам твоим.
– Не называй их так.
– Я имею в виду детей с неустановленными родителями. Слово подходит. Ты их не любишь. И меня не любишь.
– Я люблю тебя.
– Тогда почему мы не можем трахаться как нормальные люди, и я всё время боюсь, что ты уснёшь раньше, чем я кончу?
– Я устаю. Я целый день на ногах работаю, ты это можешь понять? Погода ужасная. Хоть бы снег пошёл. Этот дождь вечный – наружу не выйдешь, темно целый день. Знаешь, как у меня ноги болят?
– Не жрёшь ты ничего, вот и болят. Всё ублюдкам тащишь. От голода фригидной стала…
– Не называй… Я ем, сколько мне хочется! Давиться не хочу.
– Когда люди нормально работают, они нормально едят. Одна ты всё путаешь.
– Я не путаю! Я не хочу. Если бы я хотела есть, я бы всё равно не смогла терпеть. Но я не хочу есть!
– Если у тебя идея фикс, ты всё можешь.
Приоткрыла губы, но не стала рассказывать. Сергей всё равно всё в свою пользу развернёт. Например, как сидела сегодня за обедом и брезгливо смотрела в тарелку, из которой могла бы с чистой совестью есть кашу, потому что гарнир детям и так передадут. О жареной колбасе, лежавшей на кромке каши и заражавшей тарелку жирным запахом, не получалось и вспомнить без тошноты. Возможно, Анна и страдала от голода, возможно, это от него тело становилось мягким, а голова – тяжёлой и полной жужжания, писков. Но как скучно было запихивать ложки каши в рот, жевать, усиливая расползающийся по нёбу кисло-гнилой вкус. Поспешно запивать сладким чаем, который один теперь приносил ей облегчение и питание.
Рот запечатался, рот не хотел еды и с трудом принимал даже то, что она всё-таки съедала. Ещё меньше хотели еды желудок и кишечник. Стоило съесть ложку, как внутри начинало урчать и сжиматься, и каждый лишний кусок оборачивался поносом. Иногда ей казалось, что рот зарастает. Она всё больше любила молчать, её выводила из себя необходимость отвечать на вопросы Надежды Фёдоровны или Каро и ещё больше – необходимость открывать рот при поцелуе.