Николай Иваныч никак не мог понять, на почве чего сошлись дурища Серафимовна и многоумная, прожженная и прокуренная насквозь бестия Сонька. Впрочем, Сонька одинокая и потому лезет во все дыры, где можно выпить, покурить, поесть чего-нибудь вкусненького и помолотить языком, показывая свой незаурядный ум, осведомленность и тонкий юмор.
Ему не очень нравилась эта странноватая, скорее всего на почве циничного отношения к жизни, дамская дружба: он боялся, как бы старуха не напустила в пустую голову жены какого-нибудь вздора, и, к сожалению, не ошибся: Серафимовна стала читать мадам Блаватскую, от которой у редкой неофитки голова не пойдет кругом. Теперь в доме появился Будда из мыльного камня, купленный у Соньки, и воняло ароматическими палочками.
Однажды он застал теплую компанию (обычно к его приходу все разбегались): Серафимовну, Соньку и Валю, которую он запомнил лишь по тому, что месяц назад ударил ее дверцей машины.
Сонька плела что-то о знаменитостях, перешла на хорошо ей знакомую летную тему «эпохи рыцарства» и космонавтов.
— И я бы мог, но почему-то Гагарин, — сострил Николай Иваныч.
Гагарина он понимал как последнего в истории человечества героя, вызвавшего энтузиазм всей планеты.
— Нет, не мог, — с неожиданной злостью бросила Сонька: она словно чувствовала, что он ее терпеть не может.
— Это почему, если собачка смогла? — процедил он сквозь губу.
— Собачка смогла, а ты бы не смог.
— Почему?
— Потому что твоя кровь не так богата железом! — ответила Сонька с подтекстом (она никогда не говорила просто так, а обязательно с подтекстом), и он не стал уточнять, что она имеет в виду, лишь обратил внимание, что Серафимовна при этом оживилась и даже в ладоши прихлопнула, словно раскрыла для себя давно мучившую ее тайну. Валя поглядела на него с нежностью: она не понимала, чего ради подруги окрысились на такого хорошего, непьющего и самостоятельного мужчину.
«В конце концов, любой герой — всего лишь жирный дым над трубой крематория», — сказал он себе, но тут как бес явился неувядающий образ лучезарно улыбающегося «дяди» Миши, который двигался по Парку культуры имени Горького, зорко высматривая бедрастых, как Серафимовна и Валюха, комсомолок, всегда готовых выполнить любую общественную нагрузку.
В эту ночь он сказал жене:
— Была бы жива мать, она бы потребовала, чтобы мы обвенчались в церкви.
Стояла ночь, за окном падал снег, освещаемый проносящимися огнями автомобилей.
— Она была очень верующая? — намеренно дурацким вопросом Серафимовна решила отвлечь себя от внезапно накатившегося беспокойства, которое могло передаться мужу и повлечь к допросу с пристрастием. А допросов она терпеть не могла с девяти лет.