Еще мгновение — и облака пожрали и вагон, и трупы, не оставив и следа. И только шум в ушах Гоши и Гудзона да потревоживший обоняние смрадный запах утверждали, что они — были.
— Мне плохо… — услышал Гоша.
— Крепитесь, Гудзон! Мы и не то видели!
— Сколько же там было тел?..
Гоша прижался грудью к отшлифованному ветрами камню. Интересно, думал он, а сколько трупов можно разместить в шестидесятитонном железнодорожном вагоне, если трупы уложить до верха?..
И тут случилось неожиданное.
Когда Гоша понял, что произошло, у него едва не остановилось от ужаса сердце. Как тогда, когда он понял, что на него с высоты полукилометра летит обломок металлической лестницы.
Откуда-то сверху, отрезав им дорогу обратно, рухнули, стукнувшись о бетонный пол, стальные ворота. Гладкие, как лысина Гудзона, и прочные, как броня танка, скользнув, они упали и выбили целый сноп искр.
«Упали под углом, коснулись рельсов», — мгновенно подумал Гоша, пытаясь этим отогнать помутнение сознание.
— Что это значит?! — закричал теперь уже в совершенной тишине Гудзон.
— Это значит, что нам конец, капитан…
Гоша произнес это едва слышно, но Гудзон расслышал.
— Послушайте, Гоша! — заревел он, глядя туда, где только что зиял широкий проем, а теперь отливала красным в лучах заходящего солнца сталь. — В этом веке вы живете, а не я! Придумайте же что-нибудь!..
Было ясно, что ничего придумать нельзя. Можно было только стоять и гадать, кто исчезнет в облаках первым.
— Интересно, что заставит нас упасть — истощение или усталость?
Гудзон, услышав это, округлил глаза.
— Не смейте говорить такое!
— А о чем вы хотели бы поговорить, мореплаватель? О погоде? Она прекрасна. Посмотрите на это восхитительное солнце. Скоро его не станет. Мы покроемся росой и начнем отстукивать зубами Седьмую симфонию Шостаковича.
— Слушать не хочу! Не знаю никакого Шостаковича! Кто такой этот Шостакович — наш спаситель?!
— В темноте люди, даже прочно стоящие на ногах, вдвое утрачивают способность к равновесию. Вестибулярный аппарат рефлекторно готовится к отдыху в темноте, он отключается.
«Нужно что-то говорить, иначе сойду с ума», — подумал Гоша.
— Не разговаривайте со мной на этом языке! Говорите ясно!
Сумерки сгущались.
Гоша потоптался на месте, утверждая себя на неудобном выступе. Ощупал руками камни вокруг себя. Положение рук нужно менять, иначе они затекут.
— Послушайте, Гудзон, — кашлянув, сказал он. — Давайте останемся мыслящими людьми… Тем, кем были до сих пор.
— Я не возражаю, Гоша.
— Тогда смиритесь с мыслью, что, если ворота не откроются… Словом, нам не простоять здесь ночь. Даже если бы мы были сытыми и отдохнувшими, даже если бы мы стояли на земле, стоять неподвижно на одном месте у нас вряд ли бы получилось. В конце концов мы бы обязательно присели…