«Я должен спросить Кирилла... Обязательно спрошу, когда спустимся. Почему он не пошел нашим путем? Из каких соображений?..» — думал я. Но ведь я наперед знал его ответ, знал, что он скажет: «Я предпочел ту дорогу, потому что она, по-моему, была более легкой».
«А ты сам? Почему ты не сказал им, чтобы они шли за вами? Почему ты допустил, чтобы они шли другой дорогой? Почему разрешил?» — корил я себя. Что я мог сказать в свое оправдание? Но разве мне было в чем оправдываться? Я вел Михо, тяжелобольного Михо, который почти полностью висел на мне, как тяжелейший груз. И если бы я настаивал, чтобы они пошли той же дорогой, что и мы, я невольно впряг бы их в свое ярмо. А этого я всячески избегал: ведь именно я взялся спустить Михо, и я должен был завершить начатое, потому слово было за ними, а не за мной. Слово было за Кузьминым, и он избрал другую дорогу. Все это я осознал мгновенно и, удрученный, продолжал спускаться — к палатке, к пылающему костру, к фляжкам, полным воды, к человеку, который беспокойно ходил взад-вперед перед палатками и издали воодушевлял и поддерживал меня своим беспокойным хождением, своим нетерпеливым ожиданием...
Вскоре мы спустились на 6000. Я опустил руку, которой держал Михо, и оглянулся назад, надеясь увидеть товарищей. Нигде ни единой точки! Ничего и никого. А внизу, на 5300 метрах,— вспомогательная группа. Я затянул потуже веревку и дернул ее изо всех сил. Я спешил вниз, чтобы узнать там, что случилось.
Склон замечательный, мы мчимся, как на лыжах.
И вот мы внизу!
Ребята из вспомогательной говорят, что они поднимались нам навстречу.
— Дело неважное,— сказал я.— Группа Кузьмина почему-то опаздывает. Надо идти на помощь. Дайте что-нибудь пожевать, и я тоже пойду с вами наверх.
Только-только мы сели, чтобы наспех проглотить кусок-другой, как на восточном гребне появилась фигура. «Либо Кирилл, либо Джумбер... наверное, за помощью. Конечно, Тэмо не может идти»,— подумал я.
Да, это оказался Кирилл.
Он остановился неподалеку, подозвал меня.
— Ребята сорвались в пропасть...— тихо выговорил он.
За целый день мы ни разу не видели солнца, но мчащийся к востоку ветер на миг приоткрыл кусок столь желанного неба, и мы поняли, что это вечернее небо.
«Скорее!.. Что же теперь делать?!» Мы в растерянности посмотрели на Михаила, который продолжал работать у края карниза.
«Может, он и не подозревает, что вечереет?» — думали мы.
— Эге-ге-гей, вечереет уже, смеркается! — крикнули ему хором я и Гиви.
— Повернуть назад? — вопросом ответил он.
— Назад? — Мы опешили. Как можно было возвращаться назад! Мы все равно не успели бы спуститься на ту полку и натянуть гамаки, застряли бы на полдороге.