Пока я возился с лестницами, ребята вбили еще по одному добавочному крюку и приблизились ко мне на несколько метров, чтобы в случае, если я сорвусь, страховка была более эффективной. Четыре человека стояли на страховке.
И вот он наконец, край карниза! А что за ним? Я встал на лестницу, выпрямился и провел рукой по поверхности. Она была мокрая, и я почувствовал, как влага затекла мне в рукав. Холод пробрал до пят.
Я снова пошарил рукой — поверхность была гладкая, без малейшей неровности. Какое-то время я в оцепенении стоял и раздумывал, как быть. Найти подступ с другой стороны невозможно, а возвращаться назад немыслимо. Нет, тут не о чем думать. Выход один: каким-либо образом забраться на крышу.
Я висел над бездной. Товарищи? Они ждали меня внизу, с замирающим сердцем ждали, чем же кончится этот необычайный цирковой аттракцион.
Я еще больше согнулся, поднялся ступенькой выше. Тщательно, бережно, словно гончар, ощупывал невидимую мне поверхность. Отчаявшись, я уже решил было прекратить поиски, и вдруг пальцы задели за граненый выступ! Он был словно маленькая ступенечка, которую кто-то вырубил там. Эта неожиданная чудесная находка лишила меня возможности рассуждать. Некоторое время я от радости только хлопал глазами. Кажется, даже смеялся как сумасшедший. Наконец я пришел в себя. Быстро проверил надежность выступа и, вцепившись в него обеими руками, втащил свое тело наверх.
Это были, вероятно, самые драматические минуты в моей жизни. Я оттолкнул от себя лестницу и веревки, я отверг страховку, как Геракл отверг бессмертие. Отныне я сам был хозяином своей судьбы. Единственной нитью жизни, которая соединяла мое повисшее над бездной тело с товарищами внизу, была основная веревка.
Отныне руки мои, глаза, моя ловкость, сила и разум были моей опорой, лишь от них зависела моя жизнь. Надо было срочно искать новые захваты для рук, чтобы продвинуться вперед, найти опору висевшим в воздухе ногам и хоть немного уменьшить тяжесть тела, которая теперь целиком и полностью легла на руки. Руки постепенно слабели, утрачивали силу.
А глаза не видели ничего утешительного.
По крыше, во всю ее ширину, струилась талая вода.
Ничего утешительного не подсказывало сердце.
Ничего утешительного не говорили снежинки... Они падали на мокрую крышу и умирали на ней...
Ничего утешительного — о горы высокие!..
— Хеэ-хеэ-эй!..— непроизвольно вырвалось у меня.— Хе-эй!..
Ужасающим эхом повторили вершины мой крик. Воплем отчаяния прозвучал он в пространстве, звуки заметались в теснинах и вернулись почти погасшими. На минуту сомнение охватило меня: из моих уст вырвался этот крик, или кто-то другой, неизвестный и невидимый, испустил его?..