Лицо деда, добродушно внимавшего жалобам внука, вдруг сделалось строгим.
— Карлос, ты слишком много болтаешь. За столом разговаривают только взрослые.
Карлос склонился над своей тарелкой, тихонько бормоча:
— Хорошо, дедушка, не сердись. Я подожду, пока вырасту большой…
Сидящие за столом заулыбались. Даже виконтесса в знак восхищения лениво взмахнула веером, а добряк аббат от восторга стиснул на груди волосатые руки — до того мальчуган был ему мил; Афонсо же покашливал в салфетку, делая вид, будто вытирает усы, и стараясь скрыть улыбку и сквозившее во взгляде умиление.
Виласа был изумлен бойкостью Карлоса. Ему захотелось еще поговорить с мальчиком, и, положив прибор, он спросил его:
— Скажи-ка мне, Карлиньос, а как твои успехи?
Малыш в мгновенье ока приободрился, непринужденно развалился на стуле и, засунув руки в карманы, отвечал с важным видом:
— Я объезжаю Брижиду.
Тут уж дед, не в силах сдержаться, залился смехом, откинувшись на спинку стула.
— Прекрасно! Он объезжает Брижиду! И в самом деле, Виласа, уже объезжает… Спросите Брауна: разве не так, а? Лошаденка неказистая, но с норовом…
— Дедушка, — закричал Карлос с горячностью, — скажи Виласе, ведь правда, я смог бы сам управлять dog-cart?[6]
Афонсо вновь напустил на себя строгость.
— Я не спорю… Верно, смог бы, если бы тебе позволили. Но, сделай милость, не хвастайся своими подвигами. Настоящие мужчины должны вести себя скромно. И, пожалуйста, вынь руки из карманов…
Добросердечный Виласа поспешил вмешаться. Ну, разумеется, это великолепно — научиться ездить верхом… Но он-то хотел услышать, насколько успешны его занятия Федром и Титом Ливием…
— Виласа, Виласа! — предостерегающе подняв вилку, вскричал аббат с лукавой улыбкой. — Не следует говорить о латыни в присутствии нашего достойного друга… Он ее не признает, полагая, что она устарела. Латынь устарела…
— Отведайте-ка этого фрикасе, аббат, — прервал его Афонсо, — я знаю, это ваше любимое блюдо, и оставьте в покое латынь.
Аббат охотно повиновался, но, выбирая куски дичи поаппетитнее, продолжал тихонько ворчать:
— А все же следует начинать с латынечки, с нее следует начинать, она — основа, основаньице всего…
— Нет, латынь — после! — воскликнул Браун, сопровождая свои слова энергичным жестом. — Сначала сил-ла! Сил-ла! Мускулы!
Афонсо разделял его мнение. Браун был прав. Латынь — роскошь познания… И нет ничего глупее, чем заставлять ребенка заучивать на мертвом языке про Фабия, предводителя сабинян, или про Гракхов и про все прочие дела давно исчезнувшего народа, оставляя в то же самое время детский ум в полном неведении относительно того, что такое дождь, который его мочит, из чего делается хлеб, который он ест, и многих других вещей, окружающих нас в этом мире…