Пьеро умело укрощал наши порывы, не давал разгореться огню обоюдного влечения. Он ведь сам являлся служителем закона, о чем не без гордости напоминал мне. Ему нужна была добропорядочная жена и рожденные в браке дети, желательно сыновья, которые унаследовали бы не только его кровь, но и почетную профессию. Пьеро считал, что его отец и брат, несмотря на все заверения о доставшейся им счастливой участи, совершили непростительную ошибку. Его собственный сын ни за что не должен был повторить их заблуждения.
И вот Пьеро решительно вознамерился добиваться моей руки. Я, со своей стороны, немного страшилась предстоящего объяснения. Разумеется, я очень хотела замуж за Пьеро и жаждала начать новую жизнь в качестве его почтенной супруги. Но что-то подсказывало мне, что папенька не одобрит моего выбора. Он недолюбливал это семейство. Случай с запоздалой платой за аптекарские услуги и более чем сдержанной благодарностью родителей Пьеро составлял лишь малую долю в папенькиной неприязни к ним. В деревне поговаривали, что отец Пьеро обманывает своих работников, урезая им плату во время неурожая, вместо того чтобы взять на себя убытки, и выказывает удивительное жестокосердие к тем, кто имел несчастье изувечиться или заболеть. Еще большую скаредность он проявлял к вдовам арендаторов, трудившихся на его землях уже не в первом поколении.
Все это удерживало меня до сих пор от откровенностей с папенькой о своей влюбленности и о намерении оставить наш кров ради того, чтобы породниться с зажиточным, но недостойным, в папенькином представлении, семейством. Мне мешало вдобавок и то соображение, что для девушки весьма эрудированной, со столь философским и еретическим складом ума Пьеро оказался бы не совсем подходящей партией. Я же так полюбила Пьеро, что даже начала потихоньку роптать на папеньку, зачем он воспитал меня такой чудачкой. Всего-то я и желала — жизни, как у всех остальных, при муже, и для меня не имело значения, где мы с ним поселимся: в Винчи, в Пистое, во Флоренции или у черта на рогах. Не волновало меня и количество будущих детей — сыновей ли, дочерей, — если им суждено будет у нас родиться.
Но бывали минуты, когда я кляла себя за такие мысли. Я оказалась самой неблагодарной на свете дочерью. Мой милый папенька, заменивший мне и доброго отца, и мать, открывший мне глаза на мир, который большая часть мужчин и априори все до единой женщины лишены были радости познать, внезапно превратился для меня в недруга, а я готова была удовольствоваться долей заурядной женщины и, раздвигая ножки, влачить скучное существование до конца моих дней.