— Горничная Альбиеры обнаружила в ее винном бокале листочки болотной мяты, — сказал Антонио. — А мята, как мне доложили, способствует выкидышам.
— Как же, по-вашему, я могла подбросить эти листья в бокал Альбиеры? Мне и в дом-то заходить не дозволяется!..
— Такая коварная и лукавая особа, как ты, всегда способна…
— Может, я и коварная, и лукавая, — облила я Антонио ледяным негодованием, — но никак не глупая. Любой, кто мало-мальски разбирается в травах, знает, что винный спирт нейтрализует влияние мяты. Для пущего эффекта я бы лучше растолкла ее и подсыпала в суп.
— Ты питаешь против меня дурные помыслы! — выкрикнула Альбиера. — Зачем травы, если вы с отцом и так можете наслать на меня порчу!
— Твоя единственная порча, — спокойно ответила я ей, — это твое вечно холостое из-за фригидной натуры лоно. Ты отравляешь саму себя ненавистью и ревностью, а обвиняешь в этом меня.
Альбиера метнула взгляд на Пьеро и прошипела:
— Скажи ей, чтобы она замолчала! Скажи! Ну же!
Губы у Пьеро так и прыгали, а сам он стал пепельно-серым.
— Пьеро! — подстегнул его дед.
— Не надо так разговаривать с моей женой, — выдавил из себя Пьеро до того жалким и тихим голосом, что даже Антонио сделалось стыдно за него.
— Никаких извинений и откровений здесь больше не последует, — обратился ко мне хозяин дома, — поскольку ты сейчас же покинешь наш дом. И освободишь свое жилище.
— Мое жилище?! — вскричала я. — Так вы именуете тот зловонный крысиный угол в хлеву, который вы отвели вашему неугодному внуку?
Антонио весь подобрался и зловеще молчал. Наверное, если бы я стояла чуть ближе к нему, он мог бы залепить мне оплеуху.
— Что до моего единственного внука, — наконец вымолвил он, — даже не надейся, что ты заберешь его с собой.
Пришел черед похолодеть и мне. В пылу защиты от брошенного на меня обвинения я забылась и не предугадала истинную причину того, зачем меня сюда потребовали. Они задумали вторично лишить меня Леонардо!
— Если ты через час не уйдешь, я буду вынужден призвать церковные власти. Тебя обвинят в колдовстве и наведении порчи на нашу семью.
Старый да Винчи при этих словах жутковато ухмыльнулся.
— Отец, — спокойно, но веско произнес Франческо. — Вы же сами понимаете несправедливость такого обвинения.
Антонио гневно зыркнул на младшего сына — позорника, стяжавшего их семье вместо почета одни кривотолки за содомию и вольнодумство.
— Леонардо и вправду гораздо лучше при Катерине, — снова высказался Франческо с удвоенной храбростью, чего я от него никак не ожидала. — Если она уйдет, кто присмотрит за мальчиком?