и не какой-нибудь другой сорт сыра...
Я стою у подножия стены, как злая собака в саду у пустующей виллы и не лаю: у воров есть заботы поважнее, чем грабить мою копилку; к тому же я храню в ней лишь шоколадные монетки. В общем все было бы ничего, если бы не головная боль: тяжко быть и пленником и сторожем в одном лице...
«Дорогой Франсуа Галарно, Если я тебе пишу, то потому, что ты единственный, к кому я могу обратиться, и при этом не чувствовать себя нелепо или заранее преданным; пока я продавал хот-доги, такая мысль никогда не пришла бы мне в голову, но вот сейчас я заперт в склепе под открытым небом. Как я дошел до жизни такой? Из-за женщины, дорогой Франсуа, из-за той, которая, и т. д.».
Сегодня вечером я отправляю это письмо в ванную, а получу его завтра утром или в следующий раз, когда пойду пописать, все просто, и отвечу на него, как в любовной переписке, без промедления.
«Дорогой Франсуа Галарно,
Ваше письмо меня очень тронуло, и я отвечаю на него для наших многочисленных читателей и читательниц, которые находятся в подобном положении. Прежде всего позвольте сказать вам, что ваша идея построения стены просто замечательна и я рекомендую всем моим верным читателям сделать при первой возможности то же самое. Разве не лучше пойдут дела на свете, если каждый из нас окружит себя четырьмя стенами, чтобы быть подальше от соседей, встреч, визитов, оскорблений, лживых улыбок, обещаний и зависти? Допустим, перед вами радостно распахнули двери, тем временем, пока вы отвечаете со всей душой, тот же самый человек вас взял и предал, но вы-то не впали в истерику, вы поступили правильно, не нужно придавать большого значения банальной любовной интрижке. Единственный ваш просчет, если можно так выразиться, я вижу в вашем решении уйти в себя, ведь хотя стена вас и защищает, она же вас и отделяет, и т.д.».
И подпись: Джоветта или Марчелла. Их письма оказываются в холодильнике, на пороге двери, под подушкой, под бутылкой пива.
Мне стыдно за себя. В зеркале ванной комнаты отражаются белки моих стыдливых глаз, как будто я удрал с борта «Титаника», бросив на произвол судьбы женщин и детей.
На самом деле, если бы я был честен, я бы признался, что думал обойтись без других, в одиночку, как безмятежный Мартир, а потом умереть... даже водить карандашом по бумаге стало тяжело. Если бы здесь со мной был Жак, я мог бы начать диктовать ему мои воспоминания, он бы их записывал своим красивым круглым почерком, вырисовывая загогулины из букв k, b, g, а я бы, уменьшившись до размеров котенка, мог бы продолжать свой рассказ: