. В случае с Иоанном Московским этот же мотив разрастается до масштабов катастрофы:
И на том погребении Божие милосердие сотворило- ся: было знамение с небеси великий гром страшен и молния со огнем, во храмех… образы попалило, а громом страшным побило много бесчисленно народа, ризничего… во олтари… до смерти убило, да диякона Пи- мина Покровского замертво же вон вынесли и едва его на ветре откачали, а попа Ивана… подняло выше церковных дверей и опустило его на землю и был без языка полтора часы и едва от немощи своея оздравил… И в те поры… в церквах и около церкви бесчисленное множество народа молниею попалиша и громом побиша, а иных оглушиша, а у иных руки и ноги поотшибоша, у мужей, жен и у детей[609].
Разумеется, этому посмертному буйству придумано какое‑то объяснение (мол, ослушались Иоаннова завета не хоронить его ранее трех дней), но, во–первых, в одном из вариантов «Чудес» автор честно признается, что не понимает их смысла[610], во–вторых, ростовскому Иоанну даже такая рационализация не нужна, а в–третьих, автор другого извода легенды о Большом Колпаке прямо ссылается на юродскую традицию: «Се внезапу бысть знамение с небеси страшно и ужасно над самым царствующим градом, яко же при чюдном Прокопии юродивом над градом Устюгом… и многие люди… побиени быша и умроша, царь же, патриарх и все людие убояша- ся и устрашишася зело»[611]. Аналогия с Прокопием Устюжским весьма приблизительна — в житии последнего говорится, что он как раз отвел от города «каменную тучу», так что «не уби громом и камением ни от человек, ни от скот»[612]. Ссылка на Прокопия указывает не на похожий случай, а на глубинное сродство: всякий «похаб» связан с грозными природными явлениями, такова его «юродская» суть (ср. ниже, с. 275).
Впрочем, не во всяком даже раннем юродивом обязательно проявляется мифологическая основа. В XVI в., когда «похабство» становится модным подвизанием, его начинают приписывать святым, которые ни по каким критериям вроде бы для этого не подходят. Самый яркий пример—Лаврентий Калужский. Он скончался в 1512 г., однако сказание о его чудесах возникло лишь во второй половине XVII в. Как честно признается автор одного из списков, «колико же бе святый поживе и в кое лето скончася, не известно, аще и было каково писание… Но нам о том испытовати несть полезно, но точию верити подобает, яко святый поживе Богу угодно»[613].
Наличие культа засвидетельствовано якобы уже в 1568 г., грамотой самого Ивана Грозного (впрочем, несохранив- шейся), однако житие так никогда и не было написано, а единственный прижизненный поступок, внесенный в Чудеса, отнюдь не характеризует святого как «похаба»: когда калужский князь Симеон Иванович отбивал нападение татар, находившийся в его доме Лаврентий «въне- запу возопий гласом велиим, рече: “Дайте мне мою секиру”… Блаженный же отиде, иде же бе юродстуя и ма- лу секиру с собою носяше… Святый Лаврентий Христа ради юродивый вънезапу обретеся на насаде у великого князя, укрепляше его»